Анатолий Постолов - Речитатив

Он низко опустил голову, несколько раз ею покачал, будто прогонял наваждение, потом посмотрел на Юлиана. Глаза у него почти не поменялись, но они немного посветлели, и сумятица, бушевавшая в них, будто сама себя усмирила. Только повлажнели белки, и Юджин быстро-быстро моргал, стараясь не показать своих слез.

– То что с вами произошло, имеет объяснение и логику, – сказал Юлиан. – Статистически существует определенный тип мужчин, обладающих генетической предрасположенностью…

– Да знаю, знаю, – перебил он. – Все это уже выучил, в разных книжках читал. И про андрогенную недостаточность, и как окружающая среда влияет, и про то, и про се… И про Чайковского, и про Микельанджело, и про Элтона Джона… Я на этот счет спокоен. Если это даже грех, я его как нибудь замолю. А как мне мой грех перед мамочкой замолить… Я и молиться не умею… Да и что мне Богу сказать… Поставьте музыку, Шопена… С того самого места, где прервалось, где я ослеп… Я ведь испугался, потому что меня будто начало назад раскручивать. Всего – понимаете? Не знаю, как объяснить… Я будто у нее в утробе оказался. И не хотелось мне на свет появляться, а меня какая-то сила толкает, а потом щипцами тянут… И вдруг я ее голос услышал: «Ершик ты мой!». Это я таким родился, с волосиками торчащими. И всю жизнь она меня так называла. Ершик. А теперь ничего нет. Нет ее рядом. Нет Ершика, и я здесь… не знаю, что со мной… Будто родился заново с другим именем, в другой жизни и тянется за мной моя пуповина, детство мое, которое хочу забыть и не могу… Что же это? И почему?..

Юлиан снял адаптор с паузы. Он неожиданно вспомнил слова Виолы «музыка-проводник» и принял их как спасительную аксиому, как протянутую к нему из спиральной тьмы чистилища руку Вергилия. Он подумал, что его память неслучайно сыграла с ним эту игру на грани срыва, когда человек, сидящий напротив, неожиданно выдернул карту, поддерживающую весь карточный домик его сиюминутных Любовей и клятв, тусовок и похмелий и это qui pro quo, связавшее его и Юджина одной цепью, как в старом фильме Стэнли Крамера, – все это теперь обрело некий смысл, как бы связующую силу раствора или пчелиного воска, который скрепляет шаткую постройку человеческих отношений только тогда, когда в замес добавляются простые слова библейского пророка, чей надломленный голос твердит и повторяет их который век в надежде все же быть услышанным: «Возлюби ближнего своего, как самого себя».

Минут через пятнадцать после ухода Юджина Юлиан позвонил Виоле.

– Как все прошло? – нетерпеливо спросила она.

– Супер! – бодро провозгласил Юлиан. – Клиент был повержен и выбросил белый флаг. Я уже начинаю серьезно относиться к фантазиям Варшавского по поводу энергетики моего офиса. Человек раскрылся за один сеанс, представляешь!

– А подробности?

– Подробности письмом. Шучу, шучу… Давай встретимся через полчаса в кафе «Флора» на Робертсон.

Они сели у окна за единственный столик на двоих, неуловимо напоминающий интерьер купейного вагона, поскольку над ним нависала широкая гардина, которая расходилась на два бандо как раз над фрамугой. Требовалось только небольшое усилие воображения, чтобы улица качнулась и поплыла мимо, пошевеливая ветками платана на обочине.

Какой-то старик медленно шел мимо, прогуливал свою лохматую собачонку, и, бросив взгляд на окно ресторана, остановился как вкопанный, вороша полузабытое воспоминание из своего детства: мокрый от дождя перрон… проплывающие мимо вагоны, и в одном из них вот также, словно на сцене маленького раешного театрика, очерченные полуоткрытой занавеской, сидят мужчина и женщина и держат в руках прохладные хрустальные бокалы, в которых пугливыми бликами играет темно-бордовое вино. И когда вагон проплывал мимо, женщина на секунду повернула голову и улыбнулась ему, и он на всю жизнь запомнил этот полуповорот головы, ее улыбку… И сейчас, спустя столько лет, ему показалось, что ничего не изменилось и что люди, сидящие за окном ресторана, – та самая пара, преодолевшая короткий вздох времени и продолжающая путешествие, начатое в первой трети прошлого века.

Юлиан, рассеянно поглядывая в окно, увидел старичка с печальными слезящимися глазами, но тут же его взгляд немного сместился, и он вспомнил, что напротив, на углу улицы еще год назад находилось его любимое итальянское кафе «8V2». Теперь там сменили фасад и появилась вывеска суши-бара. И может быть, по старой памяти, желая окунуться в феллиниевскую реальность балагана, он заказал бутылку «Кьянти Руффино» и, задумчиво разглядывая на свет бокал, сделал пробный глоток, ощутил на языке сильную горечь и в первую секунду хотел сказать официанту: «Принесите другое вино», но только улыбнулся и кивнул головой: «Это как раз то, что мне сейчас надо…»

Пока Юлиан в деталях описывал внешность клиента и некоторые эпизоды из их разговора, Виола слушала его, чуть прищурив глаза и наблюдая за ним почти не обнаруживая эмоций, но когда, наконец, Юлиан выговорился, она сделала глоток вина и, слегка повернув голову в сторону, сказала:

– У тебя, Жюль, есть одно удивительное свойство: ты умеешь обманывать других, но себя не умеешь. В твоем голосе, в жестах появляется какой-то двойной стандарт…

– Ключик, быть почти женой психотерапевта – не значит залезать ему в душу с микроскопом.

– Ты не сердись, дурачок, – рассмеялась Виола. – «Почти жена». Чувствуешь, какая двусмысленная фраза. И это ведь именно то, о чем я говорю. Ты мне правду не сказал. Что произошло? Варшавский заманил тебя в ловушку? Клиент оказался твердым орешком? Скажи мне, я же твоя женщина, а не экзаменатор. Но я слышу в твоем голосе не свойственное тебе напряжение. В твой монолог проникла какая-то…

Она замолчала, подыскивая слово.

– Микроба, – подсказал Юлиан и двумя глотками допил свой бокал.

– Нет… я бы сказала, какая-то помеха. Вот, иногда слушаешь по радио симфонию… Все течет плавно, гармонично, и вдруг слышишь кашель, то есть сразу понимаешь, что это трансляция с живого концерта, и воображаешь себе зал, аудиторию, в которой обязательно найдется несколько человек…

– Я их кашлюнами называю.

– Жюль, скажи честно, сеанс прошел не так, как тебе хотелось? Какие-то кашлюны подпортили картину.

– Поверь мне, это не самый тяжелый случай в моей практике, но клиент меня вымотал в силу своей чудовищной мизантропии. Я ведь тоже не очень большой человеколюб, ты же знаешь, но этот тип просто вызывал омерзение. У него довольно сложный комплекс сексуальной неполноценности, идущий из якобы детских воспоминаний, но на самом деле – из подсознания. Эту ненависть к матери он буквально лелеял с детства, чтобы позднее упрекать ее и унижать, когда она уже стала зависима от него и заболела без надежды на выздоровление. Так, по крайней мере, я вижу картинку, он ведь не выложил мне все непотребные подробности своего закомплексованного эго. За один сеанс всего не выскажешь. Но неожиданное открытие другой стороны комплекса, то есть ощущение своего ничтожества рядом с материнской любовью – это произошло как неконтролируемый взрыв, и произошло благодаря музыке и, вероятно, комнате. А теперь слушай предысторию. Недели две назад заглядывает ко мне в офис какая-то девица, густо напомаженная, с большими кольцами в ушах и двумя крохотными колечками, продетыми через нижнюю губу. Фигуру ее я не вижу, она только голову в дверь просунула и говорит: «Я прошу прощения, у меня произошла накладка, я должна была встретиться с доктором Ла Беллом. А его сегодня нет, я перепутала числа, а мне срочно надо в туалет…» И пока она это говорит, я по тембру голоса начинаю понимать, что передо мной мужчина-трансвестит, и, видимо, из той категории, которую мы в быту называем «crossdresser» – то есть ему необходимо чувствовать себя женщиной, но в доминирующей роли, особенно если он занимается сексом с женщиной. И по чисто случайной схеме он в своем дамском прикиде постучался в мой офис, чтобы попросить ключ от туалета. Я молча протянул ему два ключа – от мужского и женского туалетов, и рискнул пошутить, мол, а почему не зайти в мужской. Сортиры у нас на этаже одноместные, но в мужском есть писсуар. Тут он разнервничался и говорит: «Можно мне сесть, я должна выговориться, я для этого шла к доктору Ла Беллу». И я, мол, ужасно расстроилась, у меня такой сумбур в голове… И он теребит сумочку, потом вытаскивает батистовый платочек, прикладывает к глазам и смотрит на меня умоляющим и одновременно каким-то покорным взглядом прибитой овцы.