Анатолий Постолов - Речитатив

– Не буду спорить. Мне лично больше импонирует «кабинет». Тоже иностранное словечко, но обрусевшее и греет сердце своим полуинтимным звучанием.

– Но согласитесь, что именно комната свою роль сыграла безукоризненно. Дебют, можно сказать, состоялся. Теперь народ не то чтобы повалит к вам, но интерес появится большой. Кстати, мне постоянно идут звонки от людей, которые хотели бы назначить к вам визит, но с вопросами почему-то лезут ко мне.

– Я вам сейчас объясню, в чем дело. Мне уже несколько человек названивали с требованием сделать им бесплатную консультацию. Причем у одного из них болит колено, но он полагает, что его семейные проблемы тому виной. С женой у него, видите ли, нелады, а поскольку все болезни от нервов, то он думает, я и есть тот доктор, который ему нужен. После того как я даю им откат, они звонят вам в надежде, что вы на меня повлияете. Из этих трех-четырех просителей лишь один согласился на сеанс в понедельник.

– Бог с ними, меня другое сейчас интересует. Вы мне скажите, как себя показала музыка. Я, честно говоря, волновался немного. У меня с этим Павлом было две, даже, пожалуй, три попытки раскрепостить его, вытянуть из него что-то путное, и он каждый раз, начиная рассказывать свою историю, вдруг замолкал, упорно смотрел в какую-нибудь точку и все мои попытки сходили на нет.

– Леонард, вы, вероятно, знаете – есть художники, которые кладут крупные мазки, чуть ли не барельеф создают на холсте, а есть такие, которые трут-трут какой-нибудь пятачок на картине, кажется, уж чего там тереть, а потом приходит зритель и не может от этого пятачка глаз оторвать. Примерно в той же технике работает психотерапевт. Ко мне отдельные клиенты ходят годами, и нередко самое сокровенное о человеке я узнаю после многочисленных сеансов. Наши внутренности и нутро нашей психики – то есть души в прямом переводе – это совершенно несопоставимые понятия.

– Ну вот, вы меня опять стремитесь поддеть. Мол, куда прешь, мастер по мозолям, сиди в своей каптерке и не суди выше сапога.

– Вовсе нет. Просто у нас с вами разный профиль и я, окажись в вашем кабинете, не смог бы ничего сделать с вашими пациентами, как и вы у меня в офисе не смогли бы лечить моих больных, даже пользуясь услугами космической праны и божественного Моцарта.

– Каждому свое – согласен. Хотя мне приходилось лечить людей с тяжелыми депрессиями, и порой небезуспешно, но…

В это время, видимо, кто-то позвал Варшавского, и он, немного отодвинув телефон, крикнул: «Да-да, я через три минуты начну прием, у меня серьезный разговор с Москвой». После чего он прочистил горло и негромко, словно прячась от кого-то, сказал:

– Последний вопрос… а то меня уже на части рвут. Вы мне так и не ответили, какую музыку вы поставили. Дайте только название, не вдаваясь в подробности.

– Это был Шопен. Ноктюрн, – ответил Юлиан, заканчивая разговор.

В дверь решительно постучали, и клиент вошел в комнату.

– Григорий, – представился он. И отвечая на жест Юлиана, плюхнулся на диванчик, закинул ногу на ногу и, покачивая головой, осмотрелся, рот его при этом совершал методические жевательные движения. – Местечко не промах, – заметил он, после чего слегка выпятил нижнюю губу и еще раз качнул головой. – Рента, наверное, сумасшедшая. Это ж центровой угол, Рядом Родео…

– Да, уж… – неопределенно произнес Юлиан.

– А еще страховки разные приходится платить, – сочувственно сказал клиент.

– Не без этого, – согласился Юлиан и чуть приподнял брови.

Клиент откашлялся, пряча глаза, в которых мелькнуло всепоглощающее отчаянье.

– Я понимаю, время – деньги, как нас здесь учат. У меня, значит, к вам такая… вернее, такое дело.

Он перестал жевать и несколько секунд сосредоточенно изучал калейдоскоп сухих лепестков в Юлиановой вазе. Затем его челюсти заработали в привычном режиме.

– Может, я себе просто голову забиваю… – он бросил вопросительный взгляд на Юлиана.

– Может быть… – согласился Юлиан. – Большинство наших страхов – чаще всего ожидание чего-то страшного, а не реальное столкновение с этим страшным.

– А почему вы думаете, что я вам про свои страхи буду рассказывать? – спросил Григорий.

– А потому что они – неизменная составляющая почти каждого конфликта, который зарождается у вас в голове. Это может быть конфликт с другим человеком, или с женой, или с вашим собственным характером. И я здесь для того и сижу, чтобы помочь вам разобраться в собственнных чувствах. Тут уместно сравнение с физиологией: медленно пережевывать полезно только тяжелую пищу, облегчая работу желудочных ферментов, а всякие страхи, сомнения, переживания надо не накапливать, а освобождаться от них.

Юлиан замолчал и ободрительно посмотрел на клиента.

– А куда мне можно жвачку выплюнуть? – неожиданно спросил Григорий.

– Вон там в углу мусорное ведро, – сказал Юлиан, протягивая ему салфетку.

Освобождение от жвачки, видимо, дало толчок альтернативной мотивации, и процесс жевания медленно, с натугой, но все же перешел в стадию мышления.

– Мне через месяц пятьдесят лет исполняется, – сказал Григорий. При этом он смущенно улыбнулся и опять замолчал.

– Я вас поздравляю, – суховато произнес Юлиан. «Похоже, очередной зануда», – тут же решил он.

– Я последние полгода только об этом и думаю. Мне друзья говорят, что у мужчины полтинник – это как переход границы. Только без нейтральной полосы. Сразу по мозгам ударяет. В смысле: прощай, молодость. У меня друг есть – Валера Примак, ну, вы его должны знать, он тоже доктор, в смысле, дантист. Ему полгода назад пятьдесят исполнилось, и как подменили человека. Глаза потухли… Ничего, говорит, неохота делать. Здоровый был такой бык, а теперь каждый день жалуется… После дня рождения сердце, говорит, стал чувствовать. Раньше не знал, где оно прячется, а тут… Врач его успокаивает, мол, у вас просто невралгия, сердце здесь ни при чем, а он ему отвечает: «Что же тогда во мне болит, дырка от бублика, что ли? У меня же в этом месте сердце, и, к сожалению, не молодое…»

– Возрастной кризис, – кивнул головой Юлиан. – Вот уж поистине страх, созданный самовнушением и фиксацией на цифре.

– Фиксация на цифре… – горестно повторил Григорий. – Если бы только у одного Валеры. – Вы в русскую баню не ходите, в ту, что рядом с синагогой?

– Был один раз. Веники дерьмовые.

– Так вы скажите, я вам в другой раз такие венички обеспечу! Дубовые, например… очень хорошо прыщи выводят. Клянусь! Эвкалиптовые можно – пахучие, нервную систему успокаивают. А надо – так березовые добудем, только их береза вялая. Оттяжку дает на троечку с минусом, ерунда, одним словом.

– Вы что, там работаете?

– Нет, я электриком работаю. У меня свой цех. Но бывает, с ребятами паримся. Идут нормальные разговоры: бизнес, моргидж, девочки… и вдруг кто-то говорит: «Как перевалил за полтинник – все поменялось». И смотрю я на этого человека – был, как сперматозоид, шустренький, всюду лез, куда не просили, а превратился в козявку… У меня ведь, понимаете, доктор, все осложняется. Жена на семнадцать лет меня моложе. И я не то чтобы боюсь всяких последствий. У меня наследственность – во! Папе моему скоро семьдесят девять, а у него женщина есть. Такая оченно даже еще в соку. Ей пятьдесят три года недавно исполнилось… считай, без малого на тридцать лет его моложе, и папа как молодой, значит, с ней… Ну, вы понимаете… То есть я этой слабой эрекции как бы не боюсь. В смысле – у меня с генами всё в ажуре. Я весь в папу пошел. У меня только подбородок мамин, а все остальное папино, и я только одного боюсь… Вот перейду эту границу – и абзац. Интерес к жизни пропадет. Меня Мешок утешает: был, мол, пацаном – станешь паханом, а мне от этого не легче.