Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце

— В туалете никто не висит, — пошутила я мрачно, продолжая свои, как мне думалось, схематичные, но остроумные рассуждения. — И в ванной… — Я зашла в ванную комнату— и вдруг по спине у меня пробежали предательские «мурашки». — А в ванной…

— Что случилось? — Иван широко распахнул дверь и заглянул туда сам.

— Понимаете, — я показала на крючок справа от входа, — вот здесь еще несколько дней назад висело махровое полотенце.

— А сейчас…

— А сейчас его здесь нет, — договорила я, оседая на край ванны. Какие точные определения придумал народ, мелькнуло у меня в сознании, ноги и в самом деле — ватные, а голова гудит… гудит… гудит…

Но сознания я не потеряла. Или — на долю секунды. Край ванны холодил мои ноги, а горячая рука Ивана придерживала мне плечо.

— Какая вы худенькая, — наконец сказал он, вздохнув. — Как моя жена в пору нашего с ней знакомства.

Сравнение это подействовало на меня как отрезвляющий душ.

— Вы лучше мне объясните, Иван, что происходит? — Я встала и решительным шагом вышла из ванной комнаты. Надо же, продолжало мое сознание без моего разрешения, ничего не надо придумывать: шаг — решительный, а в голосе — металл, все народ давно обозначил, пора ввести новую часть речи — существительное вместе с закрепленным за ним определением.

— Ну у вас прямо металл в голосе, — сказал Иван. — Но вы — правы. Надо во всем этом разбираться Самый простой вариант, который приходит в голову…

Боже мой, текли мои размышления дальше, мы все говорим штампами. А если говорим — значит, и поступаем штампованно, а если поступаем, то и чувствуем… И Максим-зомби своей ревности, которая у него возникала потому, что ей при таких обстоятельствах полагалосьвозникнуть.

— О чем вы думаете?

— Да так, — невежливо ответила я — И прибавила: — Пойдемте.

Холодный, сыроватый воздух подъезда заставил меня поежиться. Я стала закрывать замки, потом подняла глаза и глянула на Ивана: и пьяницы с глазами кроликов…

О боже мой! Это не подъезд — это семейный склеп!

Уже поползли довольно упорные слухи о романе Филиппова с молодой длинноногой сотрудницей и доползли, разумеется, прямо до Нели. Да, ерунда. говорила она, у него таких длинноногих пруд пруди, тошно со своей Снежной Королевой, вот и греет себе кровь легкими интрижками. Да ничего серьезного, уверяю. Она хитро щурилась, голосом и всем видом как бы намекая, что она-то знает, с к е м у него серьезно — и в зеркало гляделась прямо при любопытствующих. Угадайте-ка — с кем!

Она принадлежала к тому счастливейшему типу женщин, которые не могут предположить наличие страсти к другой женщине у близкого, и даже не очень близкого, мужчины.

Но когда вдруг в приемной появился Прамчук, ласково, как барс, разинул в улыбке рот, демонстрируя вполне приличные для его лет, только редковатые и желтоватые зубы, и поинтересовался, как идут дела, не видно ли, не слышно ли чего, Неля разом смекнула, на что Прамчук намекает и к чему проявляет особый интерес, ответила ему, разумеется, мило и вполне нейтрально, но для себя решила: пора действовать. Если не керосином, то чем-то еще более сомнительным стало припахивать от шефа и его прогулок.

Пора!

Через два дня, а именно в пятницу, сильно надушенная и более художественно, чем обычно, накрашенная, ворвалась она в конце рабочего дня в кабинет к Филиппову, уронила голову на полировку стола и запричитала-зарыдала-застонала: с мужем ой-ей-ей что, а некому душу излить, пожалей меня, бедную бабу, Владимир Иваныч, поехали, дернем коньячка и я тебе! то есть вам! вам! все, все расскажу, как на исповеди!

Он поколебался — но поехал. Образ сочувствующего и сопереживающего руководителя — тоже дело немаловажное. Этому его вкрадчиво научил тесть.

Правда, такси оплачивать не стал — как говорится, рука не поднялась и за кошельком не полез: твое дело, Неличка, так подумал и, выйдя из машины, о ее гладеньких рубликах тут же и позабыл.

Завезла она его в какой-то заводской район, на окраину, где на два дома, облупленных, барачного типа, приходилось по три фабричных трубы. Провела между длиннющими заборами, за которыми все дымилось и тихо, но упорно гудело, нашла крашеный желтым, обшарпанный барак. Возле подъезда торчали два чахлых деревца, их широкие листья были покрыты таких слоем пыли, что Филиппов даже удивился.

— Цемент что ли?

— Где?

Неля, охваченная стремлением к долгожданной цели, ни гибнущей природы, ни хищных оскалов заводских крыш, не замечала.

На втором этаже оказалась приличная дверь, а за ней, как ни странно, достаточно богатая квартира: с высокими потолками и мягкой, причем кожаной, мебелью, о которой сам Филиппов только еще мечтал.

Они расположились на широкой тахте. Нелька на журнальном столике моментально соорудила отличный ужин: в банках привезла она мясо, приготовленное с майонезом и острыми приправами, картофелем и сыром, (так сказать, для усиления его ощущений), а еще салаты и сливы. Достала из сумки коробку дорогих конфет, тортик собственного изготовления, а главное-тот самый коньячок, на который и подловила шефа, точно рыбку.

Все, к чему Неля так стремилась, произошло у них быстро и незаметно; едва она вскочила и побежала в ванную комнату, он медленно поднялся с тахты и под шум воды начал бродить по огромному пушистому паласу, застилающему всю комнату, с вялым любопытством разглядывая интерьер и пытаясь угадать, каким видом деятельности занимаются хозяева. У книжных полок он резко притормозил: с трех крупных фотографий, вставленных под стекло стеллажа, на него глядела сильно приукрашенная одеждой, косметикой и мастерством фотографа, Виктория — его недолгая любовница.

— Чья квартира?

Неля в махровом коротком халатике, раскрасневшаяся от коньяка, вошла и остановилась в дверях.

— Квартира? — Переспросила она, думая не о его вопросе, а о своей победе.

— Ну, у кого мы сейчас?

— У приятельницы моей приятельницы!

Она хохотнула, как злая ведьма из мультфильма, хотя, в общем-то отнюдь не была злой, скорее наоборот — отзывчивой и привязчивой, такой вот «просто хорошей бабой», как характеризовали ее многие сотрудники, которым за шоколадку и помаду она выбивала подписи, а порой и премии — и не только у Филиппова, но даже у секретарши Карачарова. И сейчас «просто хорошая баба» Нелька, дабы не спугнуть Филиппова раскрытием своего обмана, стала пить коньяк и рассказывать со слезой в голосе о прединфарктном состоянии мужа, а Филиппов сначала немного усомнившись в ее искренности — не театр ли? — тут же мысленно махнул рукой и, не вслушиваясь в ее всхлипыванья, стал размышлять о странности судьбы, дарующей ему такие совпадения: Анна взяла телефон Филиппова именно у Виктории (пусть не она сама, а ее подруга Елена), значит, теперь, г д е бы он, Филиппов, не был, с к е м бы не находился, везде, всюду с ним — она, АННА. И Филиппов, как спутник ее, вынужден теперь кружиться в тени ее орбиты: снимки Виктории — это лишь ироничная улыбка Анны. Только и всего. Логика собственных лирических рассуждений не сильно заботила Филиппова: женоподобная душа его именно так чувствовала, значит это и была истина. Истина души.