Йозеф Хазлингер - Венский бал

Я собиралась сесть в машину и встретить его на вокзале, поэтому Герберт поехал на работу поездом городской железной дороги. Мы живем в Эшборне, за чертой Франкфурта. Я не хотела, чтобы отцу пришлось одолевать лестницы всяких переходов. К сожалению, в тот день произошла автомобильная катастрофа, и я застряла в пробке. К вокзалу подъехала минуту в минуту, но не могла найти места для парковки. У нас с этим туго, как ни на одном вокзале в мире. Тогда я просто приткнула машину к южному входу, рискуя тем, что, пока я хожу, ее отбуксируют. Платформа постепенно пустела. Отца нигде не было видно. Я шла вдоль вагонов. Не найдя его, я побежала назад, к кассовому залу. Наш вокзал уникален еще и тем, что не дает возможности нормального обзора. Неужели мы разминулись? А если так, то куда направился отец? К северному выходу, к южному? Или пошел через кассовый зал? У пиццерии в конце платформы стояла машина «скорой помощи», рядом топталось несколько человек. Взгляды были направлены на два локомотива, стоявших на соседних путях. Между ними маячил врач, он поднялся на платформу. За ним – два санитара с носилками. На них лежал мой отец.

Он вышел не с той стороны вагона. Дверь должна была быть на запоре. Но оказалась незапертой. Отец упал на щебеночную насыпь и сломал правое бедро. Его доставили в университетскую клинику. Я бывала там каждый день. Поначалу это радовало его, а потом мое присутствие стало ему в тягость. Он стыдился своей оплошности.

– Надо предъявить иск железной дороге, – сказал он. – За то, что открыли не ту дверь.

– Герберт позаботится об этом, – ответила я.

Муж действительно что-то написал. Но вскоре мы усомнились в целесообразности жалобы.

– Здесь не Америка, – рассуждал Герберт. – Жалобой мы, возможно, добьемся увольнения какого-нибудь служащего, но твой отец от этого не разбогатеет.

Однако клиника уже поставила в известность полицию. Началось расследование. Чем оно закончилось, мы так и не узнали – отец отказался от всяких претензий. Мне кажется, он боялся предстать перед судом старым бестолковым неудачником.

Отец хотел выписаться, но его не отпускали, монтируя это тем, что у него не все в порядке с кровью. Во время одного из посещений главный врач предложил мне через час зайти, чтобы исполнить кое-какие формальности, связанные с выпиской, и пояснил, что на днях господина профессора можно будет забрать домой.

– Кому тогда нужны отделения для выздоравливающих? – спросил позднее отец.

– Ты – совсем особый пациент, – ответила я.

Главный врач сообщил мне, что у отца рак. Весь организм в метастазах. Ввиду преклонного возраста и того обстоятельства, что он не особенно страдает, лечение, по мнению врача, вряд ли имеет смысл.

– Есть старики, – сказал он, – которые живут со своим раком еще многие годы и умирают зачастую вовсе не от него.

Я опустилась на стул. Врач сел рядом и прочитал мне длинное письмо, адресованное университетской клинике Берлина. Специальные выражения он переводил на общепонятный язык. Потом спросил, как ему поступить с письмом: отдать его мне или послать самому? Я взяла письмо. Главврач положил мне руку на плечо.

– Это может длиться долго, – сказал он.

Через два дня отца на больничном транспорте доставили в Эшборн. Мы поместили его в гостиной. Он лежал в гипсе. В туалет его приходилось носить на руках. Пользоваться судном он отказывался. Я взяла напрокат инвалидную коляску, но она оказалась в данном случае непригодной. Сестра сообщила о своей готовности приехать во Франкфурт. Отец был против. Он не хотел, чтобы с ним возилась вся семья. Тим, мой старший сын – он изучает экономику производства, – организовал свой день так, что имел возможность помогать мне. Он переносил отца, а я поддерживала загипсованную ногу.

И хотя мы изо всех сил старались угодить больному, его недовольство росло с каждым днем. Он хотел вернуться в Берлин.

– Это невозможно, – не соглашалась я. – Один ты будешь беспомощен.

Возразить на это было трудно. Я догадывалась, что если ему здесь чего-то не хватает, так это – работы, и предложила свой вариант: мы привезем из Берлина хотя бы небольшую часть книг и рукописей.

– Мне нужно все, – ответил он. – Все, что стоит на полках и разложено по кабинету. Но перевозка чревата такой неразберихой, что мне жизни не хватит расставить потом все по своим местам.

В самую рань, еще до утреннего туалета отца, я выехала в Берлин. С отцом остался Тим. Я купила пачку красной копировальной бумага. Отперев дверь, я вдохнула запах своего детства. Запах, которого нет нигде, кроме нашей квартиры. Я обошла ее всю, комнату за комнатой. И вдруг не удержалась и заплакала. Заползла под рояль и заревела. В детстве, когда у меня был день рождения, мы устраивали здесь игры. Отец покупал уйму карамели. Он рассыпал ее по полу. После этого я должна была выйти из комнаты. Отец договаривался с другими детьми, какая конфетка будет выигрышной. Я входила и собирала конфетки, пока не добиралась до той самой. И тут все хором кричали: «Мышка!» Тогда наступала очередь другого ребенка. Однажды они закричали, когда я притронулась Ко второй по счету, то есть мне больше ничего не доставалось. Я заползла под рояль и заплакала. Хотя точно знала, что на следующий день отец отдаст мне все оставшиеся конфеты. Я в тот день так развылась, что пришлось закончить праздник раньше времени. В общем, вспоминая это, я ревела в унисон с той девочкой, которой когда-то была. А потом вдруг рассмеялась. В ванной я вытерла слезы бумажными носовыми платками отца, подкрасила тушью ресницы и подрисовала помадой губы.

В кабинете я первым делом составила на бумаге точный план расположения книг и рукописей. Пронумеровала позиции от первой до пятьдесят шестой. Потом собрала рукописи, начав с первого пункта. При этом не нарушала порядок в стопках. В книги, которые были раскрыты, вставляла закладки. Каждую стопку я пометила листочком красной бумаги с номером места расположения. За несколько часов было заполнено несколько чемоданов. Иногда отец писал статьи на английском, они почти сплошь состояли из формул. Он снимал с них бесчисленные копии, которые рассылал во все концы света. Копировальные аппараты в то время еще не могли выполнять сортировочных операций. Систематизируя копии, отец раскладывал их рядком на полу. Потом собирал и каждый манускрипт, прежде чем вложить в конверт, снабжал своего рода посвящением. Однажды, когда я собиралась в Вену к Зигрид, он вручил мне статью для передачи своем коллеге. Б верхнем углу от руки крупными буквами было написано: «Моему дорогому другу и высокочтимому коллеге Хофманну-Остерхофу как скромный знак памяти о днях, проведенных вместе».