Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

Югана умолкла, потянулась к стакану, отпила два маленьких глотка разведенного спирта.

– Это похоже на правду, а не на легенду, – шепнула Лена Андрею, а старая эвенкийка поглядела на них и снова перенесла взгляд на огонь костра.

– Эвенки разбросали по пустой земле все крупные орехи, – продолжала Югана. – Вах сказал: «Люди моего племени, эту землю не должен больше трогать огонь. Огонь любит хвойный лес. Мы сильнее огня. Березы будут беречь кедры. Пусть живут рядом.» И Вах послал женщин на далекую березовую гриву, и они привезли оттуда в обласах маленькие березки и рассадили белоствольные деревца на выжженной земле.

Все привезли стройные молоденькие березки. А Ланки выкопала дерево длиной в облас, изогнутое коромыслом. Долго смотрел на Ланки и березу вождь. Потом сказал девушке: «Когда я умру, ты станешь женой молодого вождя. Посади эту березу и вырастет дух Материнства эвенкийских женщин». Ланки взял в жены молодой вождь. Но не рожала она детей и молила березу Материнства дать ей сына. Береза молчала. Пять раз приходила жена вождя к березе, пять лет просила. На шестой год, весной, Ланки пришла к березе, ножом ударила по стволу, брызнул сладкий сок. Жена вождя поставила туес. Наполнился туес до краев соковицей. Сказала Ланки: «Я взяла твою кровь. Возьми и ты мою». Ножом разрубила она свой палец. Кровью облился ствол. Сказала тогда береза жене вождя: «Обмой моим соком рану, и заживет палец». Еще велела женщине береза выкупать живот соковицей и идти спать в чум мужа. И тогда у Ланки родился сын.

Югана затянулась трубкой так, что сразу окуталась клубами сизого дыма.

– Позднее вошло в обычай, – пояснил Андрей тихонько, – обязательно сажать на этой земле молоденький кедр, когда у эвенка рождается сын. Родится дочь – женщина привозит сюда березку. Здесь растет кедр моего отчима. А рядом с березой Материнства…

– Югана показывала, мне свою березу. Унга, ее бабка, сажала деревцо, – тоже шепотом говорила Лена.

Плещутся тихо о берег вечерние волны. Тихие думы у Юганы о далекой юности на этой земле. Пусть вспоминает Югана. Не нужно тревожить ее. Сегодня она переговорила со всеми духами урмана. У всех просила счастья Андрею и Лене.

Восходящее солнце хлынуло на землю. Умирал утренний костер на берегу маленького озера Ащал. Об этом озере ходили у эвенков разные легенды: что оно без дна, что в нем живет злой дух, который пенит и волнует озеро даже в безветренную погоду. На этих-то берегах прошлой осенью выпустили Костя с Ильей около двадцати соболей с меткой на ушах. Нужно выяснить, прижились ли на берегах Ащала щенята, вскормленные кошками, не потянуло ли их обратно, к дармовым кормам Соболиного острова.

Вечером положил Илья в клетки-ловушки духмяную паргу с мясом. Не пустыми оказались на утро ловушки. Восемь соболей метались и урчали в них. Тане нужно знать, как себя чувствуют зверьки на воле, вдоволь ли добывают корма, не страдают ли болезнями, охотно ли пойдут на подкормку в летнее время. Все наблюдения она подробно записывала в дневник.

После завтрака собрались Андрей с Леной в священный лес кедров и берез. Югана, проводив их немного, вернулась, закурила трубку и все поглядывала на реку.

– Что ты рассматриваешь там, мама? – спросила ее Тамила.

– Уши молодые разве не слышат? Мотор стучит, люди едут к нам, – ворчливо сообщает цыганочке Югана.

Действительно, через час к берегу причалила мотолодка.

– Петка-журналист приехал на Березовую речку, – приветливо сказала Югана, пожимая Петкину руку.

– Он самый, Югана!

– Это Тамила. Дочь Юганы, – указав трубкой на цыганочку, добавила старуха: мол, знакомься. – Садись, пей маленько винки. Потом плохие известия говорить станешь Югане, – наливая в стакан разведенный спирт и ставя его на берестяной лист, говорила старая эвенкийка.

– Почему ты, мама, думаешь, что он привез плохие известия?

– Хорошие новости по Югану сами летят. Плохие – люди везут.

– Костю осудили на три года, – сказал Петка, когда выпил спирт и закусил вареным язем.

– Дробью медведя не стреляют. На честного человека ловушку не ставят. Пошто Костю посадили в каталажку? – удивилась Югана.

– Я был на суде. Костя маленько сглупил: от защитника отказался…

– Кто таки щиты? – спросила Югана, не понимая слова «защитник».

– Это человек, который защищает подсудимого, – пояснил, как мог, Петка.

– От закона щит не нужен честному человеку. Правильно сделал Костя… Югана слушает Петку-журналиста.

– Обвинили Костю вот в чем: незаконно пользовался самолетом, занимался отловом соболей в запретное для охоты время, отстреливал лосей без разрешения…

– Хо! Слепой суд ругал зрячего человека. Пошто охотники, рыбаки Югана молчали?..

– Те, кто был на суде, не молчали…

– Костя в каталажке сидит?

– Да, Югана.

– Гул-Сашка, председатель, писал бумагу?

– Есть у меня от председателя подробный материал. Но главным защитником Кости будешь ты, Югана…

– Понимает Югана журналиста-Петку.

– Я напишу о тебе, Косте, Илье и самолете в газету…

– Петкино перо – дух правды. Оно имеет сильный голос, его должны слышать люди Югана, – убежденно говорит старая эвенкийка.

Шло на урез юганское короткое лето. Середина августа, но отощавшее солнце уже с ленцой поглядывает на землю, теряет лучи в низких облаках и тучах. Укорочен путь солнца – на тепло да ласку скуповатым становится оно, убывают дни.

По Улангаю гуляет вкусный запах свежеиспеченного хлеба, вместе с сизым дымком стелется по земле. Готовят женщины припас для страдной таежной поры – шишкобоя, заготовки кедрового орешка. Скоро обезлюдит деревня: и старые, и малые уйдут в урманы.

Сушатся сухари, стряпается сдоба и тоже сушится. «Буль-бух», – выговаривают густые сливки под ударами крестовидных пестов в маслобойках. Сбивают масло ребятишки да старухи в самодельных конусовидных бочоночках из кедровой клепки. Передразнивают стукоток маслобоен деревянные ступы. Толчется в муку урак, сушеная рыба. В тайге без ухи скучно желудку. Бросишь в котелок с кипятком пригорошню-другую урака – готова уха. Размачивай сухари, пей, хлебай. Шишкованье – время горячее, некогда разносолы готовить.

В каждой ограде улангаевского дома сгустился жирный устойчивый запах дегтя. На рогулинах под навесом бывают на ветру детские чирки и мужские бахилы. Голенища у чирков из просмоленного брезента. Не от бедности таежники пришивают к головкам из толстой бычьей кожи брезентовые голенища. Брезент жары не боится. У костра обувь сушить можно быстро. А главное – обутка получается легкая, ногам удобная.

Рвутся выстрелы то у одного дома, то у другого. Подростки пристреливают ружья в огородах, стреляют по дверям банек. На дверях разрисованы углем зверушки да птицы. Хвастается сосед перед соседом, у кого ружье лучше и кучнее бьет.