Джессика Дюрлахер - Дочь

— Ты знала Сабину?

— Нет, конечно, нет. Я не хотела с ней знакомиться. Я с ума сходила из-за ее влияния на отца, из-за всей этой жизнерадостной ярмарки тщеславия. И из-за того, что внезапно война стала главной темой, постоянно всплывающей в разговорах. Об этом должны были сниматься фильмы — он разговаривал с пережившими войну, сыпал фактами, событиями, эпизодами, результатами расследований. Это, конечно, замечательно, но мы, между прочим, ничего не знали о том, что во время войны случилось с ним, нам он никогда ничего не рассказывал. Ей-то он рассказал все, а нас держал в неведении. Ясно, он думал, что мы, его американские дети, слишком легкомысленны, чтобы понять все это. Я сама сто раз пыталась начать с ним разговор, но он отмахивался, сердился. А потом я уехала.

Мне хотелось сказать ей, что мемуары Сэма вот-вот выйдут. Что он просто оберегал ее и Бена от слишком сильных переживаний. Но я промолчал. Я больше ни о чем не спрашивал, а она, к счастью, ничего больше не сказала.

Я с горечью думал о руинах, которые оставила за собою моя великая любовь.

Лиза заговорила снова:

— Вот почему мама так за тебя радовалась — все наконец-то сошлось. Для нее ты сразу стал вроде сына. Мама была наконец-то по-настоящему счастлива, но у нее совсем не оставалось времени, чтобы насладиться этим счастьем.

Я стал вроде сына? Для Анны? Я недооценивал Лизу. Она была не только прямодушна, она умела сочувствовать.

— Я удивилась, что Сабина не приехала. Это просто некрасиво. Папе, наверное, было бы приятно. Впрочем…

— Сабина уехала неизвестно куда, — сказал я, — пропала. Ты этого не знала? Уже давно. Мы думаем… я думаю… что она никогда не вернется. — Лиза глядела на меня в крайнем изумлении. Она ободряюще кивала, глаза ее широко раскрылись, словно помогая ей воспринять больше информации. — Она исчезла, — повторил я.

Я не хотел больше ничего говорить. Того, о чем не знал Сэм, Лизе знать не полагалось.

Она взяла меня за руку. Ее ладонь оказалась неожиданно горячей и мягкой. И я с удивлением почувствовал, что по моим щекам покатились слезы.

Она гладила мою руку, и когда я поглядел на нее, то увидел, что она тоже плачет. Мы остались совсем одни в опустевшем зале.

Потом — короткий поцелуй: мягкий и утешительный.

И я понял: все это так и не стало прошлым.

Назавтра я уезжал, несмотря на то что больше всего на свете хотел бы остаться в жарком Эл-Эй, стать другим, докопаться до смысла жизни.

Но я не мог позволить себе долгого отсутствия. Издательство. Книга Сэма. Вся та жизнь, которую я должен был двигать вперед.

В самолете я наконец принял решение.

— Госпожа Эдельштайн?

Чтобы впустить меня в дом, молодая, крепкая женщина отшвырнула с порога детский велосипед.

— Старуха Эдельштайн? Она переехала, в Стейнхауз, кажется, в дом престарелых. Мы живем здесь всего три года. Все бумаги наверху. Там и ее адрес. Заходите.

Ничего не осталось от старого, темного дома. Все заменили зелень и светлая береза, пестрые покрывала, детские игрушки и мебель из «Икеи».

Я неловко застыл посреди комнаты. В доме было тихо; дети, наверное, в школе или в садике. Часы с боем исчезли. А в доме Эдельштайнов их было полно.

Женщина спустилась по лестнице с адресом и телефоном дома престарелых. Я поблагодарил ее за хлопоты, снова едва не споткнулся о велосипед и заметил ее осуждающий взгляд.

— Эдельштайн? Я такой не знаю. — Нянька говорила с сильным дрентским [53] Дрент — провинция на северо-востоке Нидерландов, в которой большая часть населения говорит на нижнесаксонском диалекте немецкого, отчего местный голландский язык приобретает специфическую окраску. акцентом. — Нет у нас здесь госпожи Эдельштайн. Чего-то вы напутали.

— Вы уверены? Эстер Эдельштайн, из Бордена. Она должна здесь жить. Проверьте, пожалуйста, еще раз.

— Но, господин Липшиц, я всех здесь знаю. Два года, вы сказали? Посмотрю еще раз, может, имя другое. Эстер… Эстер…

Она ненадолго замолчала.

— Госпожу ван Халл зовут Эстер. Живет здесь два года. Только навряд ли вы ее хотели видеть. Не знаю, что вам… А, ладно, можете попытаться…

— Что вы хотите сказать?

— Госпожу ван Халл зовут Эстер, только с ней трудно разговаривать. Сами увидите, пойдемте. У нее бывают, ну, просветления.

В маленькой комнатке с голыми стенами сидела старуха с длинными седыми волосами. Фото Сабины на стене свидетельствовало о том, что я попал по адресу. На портрете Сабине было не больше пятнадцати. Она казалась полнее, чем тогда, когда я видел ее в последний раз, волосы были короче, глаза — темнее. Подвижное лицо, пока еще ясное и безмятежное.

В большом книжном шкафу я увидел книги Мартина Гилберта [54] Сэр Мартин Гилберт (р. 1936) — английский историк, автор биографии Черчилля, книг по еврейской истории и о Холокосте. , Хелен Эпштейн [55] Хелен Эпштейн (р. 1947) — американская писательница и журналистка, главная тема ее творчества — судьба европейских евреев. , Ханны Арендт [56] Ханна Арендт (1906–1975) — философ, писательница, во время Второй мировой войны бежала из Германии в США. … Телевизор был включен. Она страшно исхудала, но я все-таки узнал ее. Эстер ван Халл: должно быть, это ее девичья фамилия. Она смотрела на меня пронзительным взглядом, но, похоже, не узнавала. Мою протянутую руку она проигнорировала.

— Эстер? — спросил я.

На миг в ее глазах что-то блеснуло, но тотчас же она снова уставилась в пространство.

— Эстер, я — Макс Липшиц, друг Сабины.

— Сабина? Где Сабина?

У нее оказался неожиданно сильный голос.

— Сабины здесь нет. Меня зовут Макс, я специально к вам приехал. Госпожа Эдельштайн?

— Эдельштайна больше нет, — прошептала она.

— Что с ним случилось? — осторожно спросил я.

— Эдельштайн умер, Эдельштайна убили, он мертв!

Это она сказала громко.

— Эдельштайн был евреем, — добавила она.

— Кто его убил? — спросил я.

Она не ответила.

— Эстер?

Она молчала, продолжая глядеть в пространство.

— Я был у Лизы Штерн.

Она ничего не ответила, но, широко раскрыв глаза, уставилась мне в рот. И начала подниматься.

— Эстер, я виделся с Лизой Штерн.

— Да-да, теперь я знаю все! — Она погрозила кулаком. — Что он убийца, убийца! Подлый предатель! Я точно знаю! — Она уже кричала.

Какая-то нянька вошла в комнату и подозрительно посмотрела на меня, потом на нее.

— Все в порядке, госпожа ван Халл? — спросила она. — Может быть, вам лучше сесть?

— Пошла вон, лахудра, — бесстрастно ответила Эстер.

Нянька, качая головой, вышла. Эстер заговорщицки поглядела на меня. И я понял, что она не так безумна, как прикидывается.