Константин Кропоткин - Содом и умора

— Так, каким ты его родила? — спросил Кирыч, не желая отвлекаться на марусины подростковые страдания.

— Влюбчивым… — ответила Таня. — Говорит, что это может испортить ему всю жизнь.

— Нашел виноватого! — воскликнул я. — Ты его родила, а он еще недоволен.

— Я думаю, что Георгий слишком мягкий, — сказала Таня.

«Будешь тут мягким при такой-то мамаше», — подумал я, но высказать свою мысль не решился.

— Ему не хватает мужского воспитания, — продолжала она. — У него слишком мало примеров для подражания.

Все-таки женская логика — загадочная штука! Кто выкинул все фотографии гошкиного отца? Кто запретил им встречаться? «У Георгия отца нет», — говорила железобетонная Татьяна. А теперь жалуется.

— Чтобы восполнить этот пробел, лучше нас ты никого не нашла! — отозвался я. — Уж мы-то сделаем из Георгия настоящего мужчину! Кирыч научит его готовить, а Маруся — вышивать крестиком.

— Я не умею вышивать, — обиделся Марк.

— Придется записаться на курсы кройки и шитья, — сказал я. — Иначе ты не сможешь стать для ребенка примером настоящего мужчины, который коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет.

— Заткнись, — оборвал меня Кирыч.

Из нас троих он единственный, для кого бездетность геев — серьезный изъян. Дело, наверное, в том, что он находится уже в том возрасте, когда пора думать о продолжении рода. Впрочем, я не уверен, что Марк сильно изменится, когда ему будет под сорок. Он любит детей лишь до той поры, пока они улыбаются и не шалят. Сопли и вопли — это не по его части. А если быть до конца откровенным, то и не по моей.

— У Георгия есть друг… Из параллельного класса, — сказала Татьяна.

Она выразительно оглядела нас, будто учиться в параллельных классах запрещено законом.

— Симпатичный? — спросил Марк.

— Несовершеннолетний, — сурово взглянула на него Таня. — Худенький, светленький мальчик…

Она зачем-то начала подробно описывать этого постороннего отрока: миленький, хорошенький, легкая походочка, синенькие глазки… Эпитеты, которыми она его награждала, были такими сахарными, что становилось кисло. Мне гошкин друг был совершенно не интересен. Более того, он мне не нравился.

Я собрался было демонстративно зевнуть, как вдруг понял, почему мне ничего не хочется знать про этого миленького-хорошенького мальчика. В девятом классе я тоже смотрел коровьими глазами на соседа по парте и таял от каждого его прикосновения, не понимая, что со мной происходит.

— …Ходит за ним, как привязанный. А вчера я такое видела!

Таня замолчала.

Мхатовская пауза удалась. Не знаю, как у других, но у меня по коже побежали мурашки.

— Я видела, как он поцеловал Гошку!

— В губы! — ахнул Марк.

— В щеку, — поправила оскорбленная мать. — На прощанье.

Татьяна покраснела. Думаю, что ее смутило то, что ее сын вообще может заниматься сексом.

— В общем, ты боишься, что он совратит Гошку, — подытожил я. — Чепуха! Со всей ответственностью заявляю, ничего у него не получится, если Гошка сам не захочет. Вот я в свое время тоже хотел с одноклассником целоваться, а он целовался со Светкой Соколовой. Так все и завяло…

— Ты же знаешь, кто у него отец! — Таня явно собралась залиться слезами. — А если это наследственное?

— Среда тоже играет большую роль, — сказал я, не желая вязнуть в генетических дебрях. — Совращение в раннем возрасте, навязывание женской модели поведения… Ты не наряжала Гошку в юбочки, когда он был маленьким?

— Я еще в своем уме! — вспыхнула Таня.

— В любом случае, у Георгия, как ты прозорливо заметила, дефицит мужского воспитания, — продолжил я.

— Чего мучаться? — сказал Марк. — Пусть Гоша сам скажет!

— Нет! — отрезала Таня. — Я такое с ним обсуждать не могу.

— Да, тема деликатная, — согласился Кирыч.

Пахло жареным. Мне совсем не улыбалась перспектива вести профилактические беседы с подрастающим поколением. И так, и эдак, мы окажемся в проигрыше. Если опасения напрасны, то мы будем глупо выглядеть перед Гошкой. А если нет, то Татьяна может вообразить, что это наше дурное влияние виновато. Мало ли, что придет ей в голову? Материнский инстинкт ведь всегда сильнее здравого смысла.

— Хорошо! — воинственно подбоченился Марк. — Мы согласны поговорить с ним по-мужски.

— Как ты себе это представляешь? — усмехнулся я. — Достанешь из ридикюля веер и отхлещешь Гошку по щекам?

— Я хотела бы, чтобы Кирилл… — неуверенно начала она.

«Вот кто у нас носитель святых мужских ценностей!» — догадался я и оскорбился. Чем же это я не угодил?! Сколько лет я с Гошкой нянчился, и вот благодарность! Вести беседы на щекотливые темы я, выходит, рылом не вышел!

— Хм, — заерзал на табуретке Кирыч. — Сейчас?

— Ни в коем случае! — испугалась Татьяна. — Лучше завтра… Я пошлю Георгия к вам за чем-нибудь.

— Ага, за комплектом гомоэротических журналов… — саркастически усмехнулся я, все еще чувствуя себя несправедливо обиженным.

— Мне не до шуток! — взвилась Татьяна.

— …Если выбросит эту мерзость по дороге, значит, мамочка может спать спокойно, а если сопрет пару номеров, то будем кричать «караул», — закончил я и получил оплеуху.

— Пшел вон! — сказала Таня с металлом в голосе, пожелтев от негодования.

— Хук-хэк-ха, — заполнил паузу телевизор.

«Очень своевременно», — подумал я, потирая ушибленную щеку.

— Вон! Из моего! Дома! — раздельно повторила Татьяна, с ненавистью глядя на меня, а рукой указывая на дверь.

Мне оставалось лишь ретироваться. Бесславно и не вызывая сочувствия, как тем плохим парням, которых для Гошки мочалил телегерой…

Поезд выл, колеса стучали, а мне казалось, что кто-то бьет меня кувалдой по вискам. «Ничего! Она еще одумается», — убеждал я себя, вновь и вновь покручивая в голове сцену своего позора. Марк с Кирычем изображали посторонних. На меня не смотрели.

Осуждали.

— …Станция «Шаболовская», — сказал бархатный баритон.

«Будто предлагает совокупиться», — раздраженно подумал я. Хозяин этого голоса наверняка стар и сексуально давно не привлекателен. По утрам ходит за кефиром, ряженый в синтетические тренировочные штаны с пузырями на коленками, у него высохшие руки, очки с толстыми стеклами и глаза, как у совы. А может, вообще, — умер и съеден червями. Лежат себе его косточки, обглоданные червяками, а дух его забрался еще глубже, чтобы есть людям мозг…

— …Станция «Ленинский проспект», — напомнил мертвец.

Марк с Кирычем вышли из вагона.

— Мир вашему праху, — пожелал я и выскочил следом.

— Кирилл, все отменяется, — сказала трубка таниным голосом. — Его девочка…

— Хм, это… Илья, — ответил я.

— Ой, извини! — сказала она.

— Ничего-ничего, мне тоже интересно поговорить о девочках, — затараторил я. — Жалкая девочка в платьице клетчатом от одиночества хочет повеситься…