Алексей Синиярв - Блошка банюшку топила, вошка парилася

Кондрат за отдельные деньги разжигал клиентам мангал и камин; за деньги же подтапливал печь, если не хватало «градуса». «Буржуи белы ручки марать не хотят — говорил он Степе, — пусть, куроцапы, платят. Нишьего, — весело добавлял он с немецким акцентом, — придет времешько, будем их немношько вешать».

Он брался за любую работу, за все, что Наиль платил: летом косил газоны, зимой колол дрова, складывал поленья в дровотню после разгрузки, менял треснувшие камни в каменке печи, белил печную трубу, охотно подменялся на чужие смены.

Дома семеро по лавкам. Как потопаешь - так и полопаешь.

— Послушай-ка, ты! А за что я плачу? За что плачу такие бабки? — повторил дородный, словно квашня, мужик. Его широкое, бабье лицо раскраснелось, под носом и на лбу выступила испарина.

— А проблема в чем? — спокойно спросил Трофимыч.

— Что у тебя в парилке?!

«А что в парилке, — подумал Трофимыч. — Ничего в парилке. Пар. Шурка что ли плохо убралась? Или поскользнулся, бедолага. Зашибся.

Нет бы радоваться, урод, — он взглянул на мужика. — В баню сходил, похлестался, от забот забылся. Нет, надо говно излить».

— Всего 90 градусов, — агрессивно продолжил мужик.

— Сколько же быть должно? — усмехнулся Трофимыч.

— А ты не лыбься. Я живые бабки отстегиваю. За 90 градусов я на Валю Котика, — клиент показал большим пальцем за плечо, — в коммунальную схожу. Лыбится еще… Топить надо, — зло сказал он, обернувшись в дверях, — а не чаи тут…

Клиент с треском хлопнул дверью.

Трофимыч приоткрыл рот и, немного напрягшись, проводил клиента желудочной послеобеденной отрыжкой.

Он достал из сумки и еще раз перечитал сложенный втрое листок. Письмо на фирменном бланке пришло из университета. Деканат канцелярским языком извещал об отчислении сына. Единственным живым словом в письме было — «хроническая». Хроническая неуспеваемость.

«А в армию. Дурака, — подумал Трофимыч. — Сразу мамку с папкой полюбит, как огребёт по полной. Напинают под жопу, так сразу... Ничего, мы служили. И ничего».

Трофимыч представил, как запричитает бывшая жена. И озлился еще больше. Швырнул письмо в сумку, придавал пустой жирной банкой, в которой носил на смену «тормозок».

«Деньги ведь платим, и какие» — подумал Трофимыч.

— А тут, блядь, 90 градусов, — громко сказал он вслух. И рассмеялся.

«Нет, правильно тот водила с автобазы рассуждал. Жизнь — это бессмыслица. Жене ты не нужен. Детям на тебя плевать — только тянут: дай, дай. Изо дня в день одно и то же, одно и то же. Что и было хорошего — так только в молодости, пока не был женат».

Трофимыч вспомнил, как пришел из армии, под самый Новый год. Сходил на отцовских охотничьих лыжах в лес, вырубил густую, под потолок красавицу-елку. Нашел на чердаке посылочный ящик с игрушками, завернутыми в старые газеты. Некоторые игрушки были еще довоенные, из разрисованного картона.

К его возвращению мать поставила десятилитровую бутыль браги. На ягодах, на забродившем варенье брага выходилась крепкая, терпкая. В кружке иногда плавали целые смородины. Ему хватало двух кружек. До клуба Трофимыч доходил как ни в чем ни бывало, а уж там, на

танцульках под радиолу, ноги начинали заплетаться и становилось беспричинно весело.

«Молодость веселила» — подумал Трофимыч.

Их осталось всего двое из пятерых, что были на шлюпке.

Вода в октябре в Баренцевом море — жидкий лед. Волна, удар о борт плавмастерской. Тяжелые сапоги, набухшие матросские шинели — как свинцовое грузило.

Трофимыч с Ванькой были уже годки, форсили не по-зимнему в ботинках и бушлатах. Это, пожалуй, и спасло. Но с той поры он стал мерзнуть даже от небольшого холода, видно что-то сдвинулось в организме.

Трофимыч надел полушубок, закрыл администраторскую и пошел в баню.

Дверь в парилку была, конечно, открыта и парилка выстудилась.

«Хоть говори, хоть насери». «За всё уплочено!»

Трофимыч закидал в топку поленья, подложил бересты и скомканную газету. Утром оставалось только поджечь.

Он поднялся на второй этаж, и, не раздеваясь, в валенках лег на кровать. Это была отдельная комната, которую сдавали за отдельную плату.

«Пусть платят. За приватность надо платить» — любил повторять Наиль.

«Вот ведь жизнь, — подумал Трофимыч. — И так тебя, и вот так тебя. Вприплясочку. Как хочет, так и вертит».

Он сел, достал из кармана полушубка начатую чекушку, допил водку.

За окном шел снег.

«Утром чистить, — подумал Трофимыч. — Еще одна морока».

Загудел, затренькал телефон.

— «Банный мир», — ответил Трофимыч.

— «Банный мир»? — Трофимыч узнал голос Тагира. — Слушай, дорогой, что у тебя? Приеду?

— Приезжай, дорогой.

— Саша, ты?

— Я, дорогой. Скоро будешь?

— Тебе девочку взять, Саша?

— Нет, не хочу! Ну их… блядей. Тагир, если не сложно — коньячку. У меня от твоего шампанского изжога.

- Это ты мне коньяк должен, дорогой. Я нашел, что ты просил. Бумажки очень любопытные, Саша.

- За мной не заржавеет. Приедешь, поговорим.

Трофимыч спустился на первый этаж. Убрал со стола пустые бутылки. Тарелки с объедками бросил в мусорный мешок, протер стол и лег на лавку.

В парилку Тагир не ходил. Ему нужно было где-то отсидеться.

«Здесь у него лежбище», — усмехнулся Трофимыч, вспомнив популярный фильм.

На следующей неделе Наиль поставил в смену с Кондратом стажера, мужчика лет под сорок с узким лицом и редкими волосами.

— Засланный казачок, — сказал Степе Трофимыч. — Не треплись с ним. Кондрата приятель что ли? Беседуют уж больно задушевно.

— Да какой приятель! — ответил Степа. — Кондрату машину за полцены уступил. Сам мне рассказывал. А этот обещал сюда на работу устроить.

— Вот сучара! Говень же!

— Подкопал под Славку, да. Брательничек.

— Засранец, — не успокаивался Трофимыч.

— Славка мне сказал: «Сам я виноват. Не пил бы — и ничего».

— Ну, паскуда же, пакостник. — Трофимыч вытащил из сумки чекушку. — Говно же человек. Будешь?

После второй рюмки Трофимыч сказал Степе:

— Что ты о будущем, Степушка, думаешь?

— Ничего, — беззаботно ответил Степа. — День пошел и слава тебе.

— Надо, надо о завтрем думать. Так здесь и сидеть в этом… балагане?

— Да, — согласился Степа.— У меня друг госпремию за военные тайны получил, а я тут веники бандюкам ношу.

— Есть у меня идейка, — продолжил Трофимыч. — Элементы для электроплит. Да и вообще, — сказал Трофимыч, задумавшись, — у меня может быть в скором времени все изменится. Люди хорошие понадобятся.

Баня была похожа на большой гнилой зуб с провалившимся черным дуплом. Закопченная печная труба казалась неестественно высокой. От нижнего этажа осталась примерно треть, стекла полопались и потемнели, обгоревшие бревна торчали острыми остьями.