Алексей Синиярв - Блошка банюшку топила, вошка парилася

На обратном пути челноков обобрали до копейки.

Поезд остановили на каком-то диком полустанке, у проселочной дороги. Бандиты зашли в вагон с двух сторон и буквально вытряхивали деньги. Затем заставили челноков самих загрузить закупленный товар на грузовик. Несговорчивых жестоко избивали, нагоняя страх на других.

Денег оставалось всего ничего — все было вложено в поездку.

Через знакомых Степа устроился торговать на базаре. Но и здесь не заладилось. Хозяин, у которого Степа торговал обувью, однажды позвонил поздно вечером и торопливо приказал: «всё на склад, меня какое-то время не будет, появлюсь — позвоню».

Так Степа снова стал безработным.

Временная работа на стройке закончилась тем, что заплатили в три раза меньше, чем обещали. Обозленные строители грозились поджечь хозяину машину, вынашивали план «поднять квартиру». После горькой злой пьянки разошлись, понимая, что вместе больше не соберутся.

В этот вечер жена с тещей не пустили пьяного Степу в квартиру. Ночевать пришлось в строительном вагончике, укрывшись грязными фуфайками и вонючими робами.

На другой день, в отсутствие жены, Степа собрал свои вещи, оставил ключ от квартиры на видном месте в прихожей и захлопнул за собой дверь.

После второго приступа панкреатита Трофимыч одумался. Молодой врач безразлично-равнодушно предупредил покорного больного, лежащего под капельницей: «еще одна ходка к нам — и гроб. Без вариантов».

Сосед по палате подсказал и дал телефон. Трофимыч устроился слесарем на комбинат хлебопродуктов.

Предприятие дышало на ладан: колхозы-совхозы развалились, поголовье скота пускали под нож, ножки Буша и польская свинина заполонили рынок, комбикорм перестал быть нужен.

Встала мельница — немецкая мука была дешевле и лучше.

Потом опустели силоса элеватора.

При первом же сокращении Трофимыч оказался на улице.

Какое-то время работал на кирпичном заводе.

Тяжелый, однообразный труд угнетал, тупил мозг. После смены тянуло выпить. И Трофимыч при первой же возможности нашел другую работу и уволился.

На железной дороге он менял шпалы, трамбовал щебень, забивал костыли. По прихоти судьбы своими же руками пришлось разбирать ветхую будку путевого обходчика, с которой когда-то начался его кооперативный бизнес.

Платили копейки.

Жена с ним развелась. Жить стало негде. От работы дали койкоместо в старом общежитие с удобствами в конце коридора. В комнате жили еще двое. Спать ложились рано. С вечера пятницы соседи начинали гулять.

Жить стало скучно.

И незачем.

Он снова стал выпивать. Каждый день.

Однажды, после смены, в автобусе Трофимыч встретил Шуру, с которой когда-то вместе работал на хлебокомбинате.

«Стихи — это адский труд», — написал аккуратным почерком Степа в толстом ежедневнике. В скобках он указал автора: С.А.Есенин.

Дневник Степа начал вести недавно. Записывал всё: события и впечатления; афоризмы и пословицы; какие-то важные, по его мнению, мысли; и стихи. Стихи Степа сочинял от случая к случаю, по настроению. Долгие ночные смены, тишина, огромное, не городское небо способствовали Степиной поэзии.

Степа скомкал листок бумаги, откуда только что переписал слова классиков и, услышав крики, выбежал из администраторской.

От бани, спотыкаясь, шел рыхлый, с обвисшим животом голый мужчина, держась за голову. Через пальцы стекала кровь и капала на дорожку.

— Бинт есть? — просипел клиент.

Степа усадил раненого на диван, достал аптечку, наложил на рану ватный тампон и перебинтовал голову.

— Милицию давай вызывай, — потребовал клиент.

— Никого я вызывать не буду, — ответил Степа.

Наиль не раз предупреждал, чтобы администраторы не вмешивались в скандалы и разборки клиентов. «Не ваше это собачье дело, — зло инструктировал Наиль. — Мы здесь крайними не будем! Пусть сами свои помои хлебают».

— Телефон, — показал Степа. — Пожалуйста, вызывайте сами.

— Дай полотенце! Или чего-нибудь.

Степа принес из кладовки банный халат и записал сумму в журнал, чтобы включить в счет.

— От же, блядво поганое, — ругался клиент, держась за голову. — Бутылкой, суки.

Из бани вышли две голые девицы, неспешно закурили, сели тут же на корточки и стали прямо с крыльца мочиться на дорожку из наборного кирпича. Одна держала в руке бутылку, другая фужер, из которого они по очереди отпивали.

Милиция на этот раз приехала быстро. По всей видимости, патруль был поблизости, в пригородном поселке. Клиент выбежал к машине, придерживая полы халата. Патрульные, выслушав его, подошли к проституткам.

Девахи по-родственному похихикали с ментами, затем одна из них, покачиваясь, сходила в баню, вышла с несколькими купюрами и запихнула деньги в нагрудный карман милицейской куртки.

Буквально через минуту за проститутками приехала машина, они, хохоча, полуодетые, всё с той же бутылкой забрались на заднее сиденье. Иномарка на прощание победно посигналила, и, мигнув поворотником, рванула к городу. Милицейский газик развернулся, разбрызгивая грязь в сторону поселка.

Клиент, прокричав что-то вслед, хлопнул дверью бани. Через некоторое время там погас свет.

«Спать лег, сердешный», — сообразил Степа.

За баню было заплачено до утра.

Степа включил кофеварку и снова сел за дневник.

«Михалычу вчера выбили зуб. Наехал, старый дурень, на клиента. Чтобы тот заплатил за лишние полчаса. Клиент выволок Михалыча на улицу и попинал слегонца. Гунда дал Михалычу 100 баксов на починку зубов и, как сказал, „за нанесенный моральный вред“.

Получил дедка по репке за бабки.

А вот наш Кондрат, сиди дома не гуляй — поумней, никогда не связывается с пьяными. Если не заплатили или обошли чем-то, Кондрат звонит в ментуру. „Примите сообщение: к городу со стороны поселка идет машина с таким-то номером. За рулем пьяный водитель“. И доволен. „Бог — не Тимошка — всё видит в окошко“ — говорит. Восстанавливает, по его словам, справедливость.

Сегодня написал новый стих.

Трофимыч широкой лопатой разгребал от снега дорожку к бане. Заметив сменщика, он воткнул лопату в сугроб и снял рукавицы.

— Заяц пролетел. Толстожопый. Во, — Тимофеич развел по-рыбацки руки в стороны.