Джеймс Олдридж. - Дипломат

– И не примени мы во-время силу, – напомнил ему Эссекс, – мы потеряли бы и это. А что бы мы делали без иранской нефти, Мак-Грегор?

– Не знаю. Я допускаю, что нефть нам нужна, но нельзя вмешиваться в иранские дела только ради нее.

– По-моему, вы понапрасну терзаетесь, Мак-Грегор, – сказал Эссекс. – Не такое уж дурное влияние мы оказываем. Может быть, сами мы и не осуществляем реформ, но, по крайней мере, мы не преследуем людей, которые действительно стремятся улучшить положение в своей стране. Вы должны признать, что мы не противились прежнему шаху, а он, как вам известно, провел достаточно много реформ.

– У нас уже вошло в привычку расточать комплименты по адресу Реза-шаха, – сказал Мак-Грегор, – хотя мы сами же свергли его с престола. Все реформы и улучшения приписываются ему. А он попросту воспользовался завоеваниями народной революции, которой мы в то время всячески противились. Он узурпировал власть, как деспот, и был немногим лучше своих предшественников. Народ здесь по горло сыт деспотами. Он явно хочет добиться лучшего правительства, особенно в Азербайджане. Если бы вы вникли в это сами, вы поняли бы, что я хочу сказать, поняли бы, что восстание в Иранском Азербайджане вовсе не внушено русскими. Это, по существу говоря, продолжение тех пяти-шести революций, которые преследовали одну цель – избавиться от продажных правителей. Теперь им это, кажется, удается. А мы хотим остановить их. Если бы вы могли представить себе, какая коррупция царит в этой стране, вы поняли бы необходимость коренных преобразований в Азербайджане. Государственная машина в Иране продажна сверху донизу, включая двор, полицию и парламент. Правительство – это лишь организованная коррупция. Министры терзают население, как стервятники, они устанавливают налоги, законы, руководят финансовой политикой, вызывают голод – все это для того, чтобы выколотить побольше денег из народа. Реза-шах, может быть, и прогнал кое-кого из них, но сам стал первым взяточником. Он держал в руках грабителей помельче и брал львиную долю себе. К концу своего правления он обладал одной пятой всего достояния страны. Реза-шах вовсе не герой, каким его изображают, и его полицейский режим был не лучше того, что был в гитлеровской Германии. Хотя мы и сотрудничали с Реза-шахом, но ладить с ним было потруднее, чем с другими, и он всегда требовал большего. Однажды он пригрозил нам аннулировать наши нефтяные концессии, но мы откупились от него. От этого шаха всегда можно было откупиться, как и от всех других взяточников.

Эссекс молчал, не зная, кончил Мак-Грегор или нет, а тот обдумывал, как далеко он может зайти. Оба они смотрели друг на друга, взвешивая свои силы.

– Все дело в том, что нам не удается подкупить руководителей партии тудэ, – сказал Мак-Грегор. – Так же, как азербайджанцев. Вот мы и явились сюда спасать положение.

– Вот это верно, – решительно сказал Эссекс.

– Но я с этим ни в коем случае не могу согласиться!

– Перестаньте говорить глупости. Этот мятеж надо остановить во что бы то ни стало. Мы не можем допустить в этом деле неудачи, Мак-Грегор!

– Неудача неизбежна, – сказал Мак-Грегор. – Разве только мы введем войска, а это вряд ли желательно.

– Есть всякие способы и помимо войны. – Эссекс снова был Эссексом. – То, что мы делаем, – это всего лишь первый шаг. Он касается не только Англии и России, он коснется и Америки и прочих союзных стран. Этот спор может быть перенесен на разрешение высших инстанций. Это вас устраивает?

– Это будет только уловкой для того, чтобы достигнуть нашей цели, – сказал Мак-Грегор. – Ничего хорошего из этого не получится.

– Вы ставите себя в затруднительное положение, Мак-Грегор.

– Да?

– Вы, повидимому, против нашей поездки в Иранский Азербайджан. Вам, кажется, вообще не хочется туда ехать.

– Может быть, вы и правы. – Мак-Грегор постарался сказать это как можно небрежнее.

Эссекс не рассердился. – Я должен предостеречь вас от излишнего фарисейства, а до вашей совести мне нет дела. Я просто предлагаю вам принять как можно скорее определенное решение: хотите вы ехать или нет.

– Это очень просто… – начал было Мак-Грегор.

Эссекс не дал ему договорить. Мак-Грегор собирался объявить о своем отказе ехать в Азербайджан. Это было ясно. Но Эссекса это не устраивало. Он нуждался сейчас в Мак-Грегоре больше, чем когда-либо, и ему не хотелось давать Мак-Грегору повод для отказа. Эссекс сам не понимал, как это вышло, что он взял с собой такого строптивого помощника, с которым так трудно ладить.

– Я сейчас ничего не желаю слушать, – сказал он Мак-Грегору. – Я слишком устал и не могу спорить с вами. Идите и позабудьте весь тот вздор, которого мы вдоволь наслушались сегодня утром, и запомните, что сейчас не время для возвышенного морализирования. Вы в трудном положении, Мак-Грегор.

– Я совершенно серьезно…

– Может быть, – снова прервал его Эссекс. – Но временами фарисейства в вас хватило бы на целую ораву пасторов. – Он подвел Мак-Грегора к двери, придерживая его за локоть. – Идите прогуляйтесь по городу и купите чего-нибудь на дорогу. Куда я должен прийти завтракать и в котором часу?

Мак-Грегор записал адрес на полях иранской газеты, оторвал клочок и вручил его Эссексу.

– Вы читаете местные газеты? – спросил Эссекс.

– Да.

– И на местном языке? По-персидски? – Эссекс приглядывался к арабскому шрифту. – Гм! Интересно! И как она называется?

– «Тудэ».

– Вот оно что! Ну-с, так, значит, увидимся за завтраком.

Мак-Грегор твердо решил, что в Азербайджан он не поедет.

По дороге домой он снова и снова укреплялся в этом решении. Все равно англичанина, хлопочущего об Иране для англичан, из него не выйдет. Их Иран – не его Иран. Эссекс, Пикеринг, Адамс и Л. Б. Шо только испортили ему возвращение на родину. Он не хочет иметь ничего общего с их интригами, а поэтому – к чорту Эссекса, а вместе с ним и его экспедицию.

И ему так нехватало Кэтрин. Будь она сейчас здесь, рядом с ним, она, наверно, рассеяла бы все его сомнения своим циническим анализом. Почему бы не поехать с Эссексом, зачем приписывать Эссексу то, что, собственно говоря, представляет точку зрения посольства, зачем быть таким щепетильным на этом этапе игры? Но к чему тревожить себя подобными вопросами? Они были бы уместны в устах Кэтрин. Только ее безжалостные обвинения могли бы вызвать его на спор и тем самым прояснить его мысли. Он спросил себя, а сомневается ли когда-нибудь и в чем-нибудь сама Кэтрин? Нет! Но сейчас же возник и другой образ Кэтрин. Ведь этот ее цинизм был основан на тонком понимании политических ситуаций, более тонком, чем его собственное. Это была неожиданная мысль, открывавшая в Кэтрин новые и еще неизведанные возможности; но это не утешило его. Как раз теперь, когда ему так нужны были доводы Кэтрин, он не мог их услышать. И с грустью он признался себе, что вряд ли когда-нибудь снова их услышит.