Мириам Гамбурд - Рассказы

Что касается филипинок, то они — по уходу за стариками. Самая грязная работа им нипочем: моют задницы, подтирают блевотину, и счастливы, что хорошо устроились. Как только подопечный умирает, их немедленно вышвыривают из страны — таков закон. Поэтому они очень старательно за стариками ходят, иногда продлевают им жизнь на много лет, чудеса гериатрии творят, безнадежных с того света возвращают — только бы подольше здесь остаться. Им хорошо платят. Хотите анекдот? Собираются девяностолетние на встречу одноклассников. Каждого привозит в инвалидной коляске его филиппинец или филиппинка. Один старик говорит другому: слушай, я что-то не припомню, чтобы в нашем классе училось так много филиппинцев. Ха, ха, здорово! Почему вы не смеетесь?

Она тоже там в Кении добивается выезда. Каждый шаг — взятка. А они хотят, чтобы я смеялся! Каждый документ — пятьдесят долларов и будет готов через две недели, хотите получить его на месте — с вас еще пятьдесят долларов. Сколько денег она из меня этими взятками вытащила, как я могу проверить, что пошло на взятки, а что ее родня прорва ненасытная сожрала? Сколько она из меня выдоила! Я тебе коров купил — их дои! На мне ссуды, на мне алименты, на мне пластинка для выпрямления зубов для дочки за две тысячи долларов на семь платежей. Моя квартира осталась бывшей жене, сам живу в мастерской, машина тоже ей осталась, дети — тоже ей, и еще она выклянчила двадцать тысяч долларов единовременным платежом. А почему, ты думаешь, она согласилась на развод? Но я не испытываю к ней влечения, а с тех пор, как она отпустила седую прядь, прямо с души воротит. В мастерской — это временно. Я наследую две квартиры в центре Тель-Авива, они пока еще не мои, эти квартиры. Родители живы, слава Богу, а недвижимость — самая надежная инвестиция. Со времен провозглашения государства квартиры только и знают, что расти в цене. На пороховой бочке сидим, а они себе растут, так что родители пусть будут здоровы. Потому что нет у человека никого ближе родителей.

Контейнеры с портретами, отправленные Коби Эльдадом, благополучно прибыли в Найроби в тот момент, когда, как сообщали СМИ, «волна насилия захлестнула страну». Кровавые беспорядки начались с объявления оппозицией результатов только что прошедших парламентских выборов сфальсифицированными. Вышло так, что второй по численности в Кении этнос луо, представляемый оппозицией, не получил мест в парламенте и оказался отстраненным от управления страной (кандидат на пост президента США Барак Обама тоже луо, но это просто к слову). Власть полностью захватил этнос кикуйю, что означает «многочисленные». Западные провинции заселены в основном луо, которые, требуя соблюдения демократических норм, принялись расправляться с кикуйю, изгонять их из домов, жечь дома и угонять скот. В Эльдорете кикуйю собрали около ста детей и женщин в христианской церкви — там, им казалось, они будут вне опасности. Луо сожгли церковь вместе с детьми.

Толпа возмущенных кикуйю выглядит так, как будто она разграбила богатый этнографический музей. Люди вооружены граблями, топорами, орнаментированными предметами неизвестного назначения, деревянными мечами, заостренными палками, ножками столов с гвоздями и … инструментами для обрезания. Кикуйю практикуют обрезание, но здесь они применили его как изощренную казнь. Десятки луо были насильно обрезаны, а точнее — кастрированы, и скончались от потери крови. В провинции сторонники оппозиции применяют лук и отравленные стрелы. Раненые валяются на обочине дорог и на городских тротуарах, стонут, истекают кровью. Никто не оказывает им помощи. Телекамера скользит по лицам и телам несчастных: молодой негр с перерубленной топором ногой, женщина пытается оттащить с дороги в сторону труп мужа, мальчик лет семи плачет возле раненой матери и зовет на помощь, какие-то люди проходят мимо них обыденным шагом. Эти кадры жестоки и завораживают — глаз не оторвать от экрана. На срочном заседании ООН говорят об опасности геноцида и гуманитарной катастрофы в Кении.

Первый контейнер распечатал для таможенного досмотра один из луо. Он кипел гневом, жаждой демократии и кровной племенной мести. Убийство члена парламента от оппозиции Дэвида Тото в Эльдорете и кровавая расправа с законодателем-оппозиционером Мугабе Уэром спровоцировали волнения в бедняцких районах Найроби, и он видел себя среди повстанцев. Гнев душил его, руки чесались и только долг перед многочисленной семьей, живущей на его жалование, удерживал таможенника на нестерпимо скучной сейчас работе. Луо ослабил гайки, оттянул на себя крышку ящика и остолбенел — из темного нутра на него в упор смотрел ненавистный президент Мваи Кибаки.

Лицо президента размером два метра на метр восемьдесят, тщательно прописанное маслом, лоснилось и совершенно живые глаза смотрели высокомерно. «Вот ты где скрываешься, ставленник! Тебя ищут повсюду, говорят, ты удрал в Штаты, а ты здесь!» Обалдевший луо кинулся на президента и стал дырявить и кромсать его глаза отверткой и бить молотком по лицу. Искалеченный лик врага — последнее, что он видел в жизни. Удар тупым предметом по затылку — и луо завалился вперед в продырявленные останки Мваи Кибаки. Набежавшие отволокли его в сторону и тотчас забыли о нем. Несколько кикуйю вытащили на свет божий поврежденный лик мартира, исколотого как святой Себастьян стрелами, и вслед за поруганным президентом из ящика вылезла наглая физиономия ненавистного главы оппозиции Райлы Одинга. Кикуйю было много и они в мгновение ока раскромсали его в лохмотья. Один яростный сторонник вновь избранного президента и ненавистник его соперника оторвал себе лоскут холста с мясистыми губами лидера оппозиции и прикладывал его к своему заду, сопровождая действие звуками поцелуев и другими не столь невинными звуками, другой плевал оппозиционеру в вырванный глаз, третьему кикуйю досталось только ухо, да и то в профиль, зато с большим куском фона в придачу. Он оттащил ухо в сторону за ангар, чтобы не мешали, и старательно вбивал в него кол. Тем временем группа таможенников тащила куда-то другой запечатанный ящик, отстреливаясь на ходу. Ящиков было много и в каждом прижатые лицом к затылку впереди упакованного стояли коалиция впритирку с оппозицией, но коалиция преобладала.

Когда подоспела новая массовка, поле боя представляло из себя мешанину из кусков холста, переломанных деревянных подрамников и свежих трупов. Фрагменты лиц членов кенийского парламента были запятнаны кровью и вывалены в грязи.

Подоспевшие состояли из кикуйю и им повезло. В следующем ящике они обнаружили сплошь своих людей, кроме убитого накануне законодателя Мугабе Уэра. Несчастному пришлось погибнуть вторично. Кикуйю подняли спасенные портреты над головами и понесли их как портреты руководителей партии и правительства на советской демонстрации. Шествие ширилось, в него вливались новые люди, колонна полнилась и над ней плыли лики народных избранников, а впереди всех — побывавший в бою раненый, но живой лик вновь избранного законного президента. Осаждаемые бедняцким мятежным элементом из района трущоб Кибера, кикуйю прошли под барабанный бой по всей столице, оставляя убитых по сторонам шествия. День вошел в историю Кении как «День большого перелома». Страсти достигли апогея и пошли на спад.