Георгий Гратт - Скажи мне, мама, до...

— Все покойники выглядят неважно, тут уж ничего не поделаешь, — согласился следователь.

— А вы, значит, из самой Твери приехали? — поинтересовался Николай Иванович, возвращая фотографию.

— Нет, зачем же? Нам прислали материалы, попросили помочь. Это обычная практика в таких случаях.

— Понятно, — кивнул Николай Иванович. — И еще я хотел спросить вас: вроде бы снимок не в квартире сделан. А вы говорите, его отравили?

— Что ж, по-вашему, человек так вот сразу и умирает после отравления? — хмыкнул следователь. — Тело Донгарова обнаружили в перелеске возле железной дороги. До дома ему оставалось дойти метров пятьсот. Возможно, его отравили в электричке. Возможно — раньше.

— А может, он, наоборот, шел на станцию. Откуда вы знаете?

— При нем нашли билет. Позже его опознал проводник, так что никаких сомнений на этот счет не возникает.

— Да… — выдержав паузу, вздохнул Николай Иванович. — Вот так и теряешь друзей.

Но тут же спохватившись, что фраза получилась какой-то уж слишком дежурной, вздохнул повторно. И в самом деле, кем был ему Алик? Другом? Друг — он вроде жены, считал Николай Иванович. Друг — он всегда под рукой. Случись что — не в Тверь же бежать за советом. Но следователю знать об этом было совсем не обязательно, и потому, печально улыбнувшись, Николай Иванович спросил:

— А вы случаем не знаете, где он похоронен? Может, доведется когда побывать на могилке?

— Это нетрудно выяснить. Пошлите запрос. Лучше, если он будет официальным, — быстрее получите ответ.

— Наверное, его возили в Тверь на экспертизу, — размышлял вслух Николай Иванович. — Ведь была же экспертиза? Вряд ли у них в поселке такое делают. А если возили, то зачем возвращать? Может, так в городе и похоронили — все равно родственников нет.

На это следователь ничего не ответил, а начал демонстративно складывать свои бумаги, давая понять, что разговор окончен.

— Вот здесь подпишите, — протянул он Николаю Ивановичу исписанный листок.

— Протокол допроса, — с удивлением прочитал Николай Иванович заголовок и переспросил: — Так это был допрос?

— Ничего особенного, не волнуйтесь. Всего лишь простая формальность, — ответил следователь.

«Вот так штука! — вздыхал Николай Иванович, спускаясь по лестнице. — Это ж надо — Алика отравили! Словно собаку, словно какого нового русского. И кто бы мог такое подумать?!» Он вышел на улицу и, все еще не в силах поверить в случившееся, позвонил Женьке.

— Ты дома? Я сейчас загляну, приготовь там чего-нибудь.

— А что? Что такое? — раздался в трубке взволнованный голос. — Что-то стряслось?!

— Крепись, мой друг! — пожалуй, с излишним пафосом воскликнул Николай Иванович. — В нашем полку опять прорехи!

— Кто?! — нетерпеливо выкрикнул Женька.

— Алька! Алик Донгаров!

И вместо ответа Николай Иванович услыхал тяжелый вздох на том конце провода.

Коля и Женька — а иначе они друг друга и не называли — сидели на кухне за коньяком и разглядывали старые фотографии. Женькина супруга, проворчав напоследок что-то невразумительное, подалась к себе в комнату, и они, избавившись от ее назойливого любопытства, перебирали в памяти события давно минувших лет. Вспоминалось одно, за него тут же цеплялось другое, третье: «А помнишь?..» И время уплотнялось, словно под прессом выдавливая из пожелтевших снимков забытый аромат эпохи.

Первый класс, напряженные взгляды исподлобья. В школе еще не выветрился запах госпиталя, а из столовой натягивает хлебным духом — там подкармливают совсем обездоленных. И сосет под ложечкой, и хочется скорее домой, хоть как-то унять эту ноющую пустоту. Но и дома сейчас не легче: карточки отоварены вперед, печка дня два не топлена, и в нечаянно навернувшихся слезах матери таится усталость бесплодных ожиданий.

А это уже второй. Коля и Женька сидят рядышком. За год они успели сдружиться, благо их дома на соседних улицах, и теперь совсем как взрослые они ходят друг к другу в гости. Но Алика с ними еще нет, он пришел в класс после пятого. Маленького роста, с торчащими ушами, он сразу стал предметом насмешек, и Коле с Женькой не раз приходилось защищать его от товарищей.

Весна пятьдесят третьего… Забыв про вторчермет, где в горах металлического хлама можно запросто отыскать немецкий шмайсер, а повезет — так и вороненый парабеллум, от которого приятной тяжестью наливается ладонь, они целыми днями околачиваются на вокзале. Там суета, там толпы к кассам. Все рвутся на похороны вождя. Но билетов нет, скорые проносятся мимо, и лишь маневровые паровозы без устали снуют меж веток, обдавая копотью мрачные холмики станционных сугробов.

Пятьдесят шестой… Они уже заканчивают девятый. Женьке первому в классе купили фотоаппарат — новенький ФЭД, и он хвастливо таскает его на шее, а по ночам, запершись в чулане, колдует над снимками. Он и говорить стал иначе, в его жаргоне полно непонятных словечек: проявитель, фиксаж, бленды…

В этом году им впервые стало не до учебы. Осенью, расколов по-деловому размеренный круг мальчишечьего бытия, классы заполонили какие-то неведомые эфемерные создания: отныне мужские и женские школы объединялись. Да нет же, ничего неведомого в них конечно же не было — все те же глупые девчонки, что толкались вместе с ними во дворах, но здесь, в этих строгих стенах, они будто преображались. Захватив недосягаемой взрослостью своих отутюженных фартуков, накрахмаленных воротничков гулкие школьные коридоры, они оставили им жалкое место подле стенок. И лишь украдкой брошенный взгляд, иногда насмешливый, иногда тревожный, выдавал их рано созревшие тайны.

А еще в том году поползли странные слухи. Чаще всего в них слышалось непонятное «культ личности» и звучала фамилия Сталин. Совсем еще пацаны, они жадно вслушивались в перешептывания старших, пытаясь угадать, не опять ли война, не пора ли и им собираться в дорогу?

Школьная дружба — короткая дружба, а тогда им верилось — навсегда. Казалось, лето пятьдесят седьмого навечно скрепило их союз. Колька готовился на литфак, Женька — на биологию, и только Алик, полагаясь на свою золотую медаль, никуда не спешил. Для него и так все двери были открыты. В то время как они пыхтели над учебниками, он пропадал на пляже, дразня их обстоятельными рассказами о температуре воды.

Кому первому пришла тогда в голову мысль съездить в Москву, развлечься? Теперь это уже забылось. До экзаменов оставалась неделя, все уже было выучено-перечитано, и хотелось хоть немного свободы. К тому же в столице был объявлен какой-то невиданный доселе Всемирный фестиваль молодежи.

И опять, как на похороны Сталина, на вокзале было не протолкнуться, касса обслуживала только официальные делегации. Ехали на перекладных. Сначала на пригородных до Александрова, а там уже электричкой. И неслись за окном березы и ели, клонились под ветром метелки иван-чая, и летела навстречу новая неведомая жизнь…