Георгий Гратт - Скажи мне, мама, до...

— Мне не с утра, мам. Я еще посижу тут.

— Ну, как знаешь, — и, махнув рукой, она зашаркала в свою комнату.

Водку он больше пить не стал, а вместо этого сварил себе кофе. Мать отвлекла его от размышлений, и некоторое время он бесцельно смотрел в окно. Там, за окном, давно уже шел двадцать первый век, а он все никак не мог проститься с веком двадцатым.

Предпраздничная неделя промелькнула в хлопотах. Дня через три Николай Иванович и думать забыл о вызове к следователю, о смерти Алика и с головой ушел в свою повседневную работу.

Работу — будь она неладна — он недолюбливал. Приобщать к литературе молодое поколение, которое ее, эту литературу, вовсе не жаждет знать, что может быть глупее? Все равно что чукчу, привыкшего к соленой рыбе, потчевать ананасом. И невольно приходили на память сравнения из своей школьной юности, когда хорошую книгу было днем с огнем не достать и за каким-нибудь «Айвенго», случайно попавшим в чьи-то руки, выстраивалась очередь на полгода. Но время изменилось, и изменился человек. И констатация этого факта была признаком наступающей старости, которую Николай Иванович старательно от себя гнал.

На праздники он собрался на дачу, покопать, посадить кой-какую мелочь. И всего-то час в электричке, но за этот час он многое успевал обдумать. Совсем недавно Николай Иванович перечитывал воспоминания современников о Гоголе, и вот в прошлые выходные он неожиданно задумался над тем, как наше нынешнее время похоже на ту далекую гоголевскую эпоху. Все те же острые споры о путях развития России, все те же обвинения из враждующих лагерей в русофильстве и западничестве. Только вот ныне эти споры из литературных салонов перекинулись прямо на страницы газет, в шумливую риторику партий, да и язык стал куда как далек от литературного, а в целом — все то же. А ведь еще недавно никто и не помышлял об этом. Выходит, идея спала, как брошенное под снег зерно, дожидаясь урочного часа.

Эта мысль поразила его своей очевидностью, и теперь, трясясь в электричке, он записывал начерно ее основные тезисы. Со временем такие записи могли превратиться в лекции, а иногда так и оставались невостребованными до лучших времен. Вообще-то Сосновского знали на кафедре как сильного преподавателя, хотя и не без чудачеств. Как анекдот ходил на факультете рассказ об одной студентке, влюбленной в русскую словесность. «Разве можно читать все это? — возмущалась она современной западной литературой. — Это же упадничество!» — «Разумеется! — вздыхал, соглашаясь, Николай Иванович (а не соглашаться с этим в те годы было нельзя), — но вы же любуетесь падающими звездами, правда? Вся «вина» европейцев лишь в том, что они уже зачитывались куртуазным романом в то время, как старец Нестор еще только обдумывал «Повесть временных лет»».

Николай Иванович отвлекся, взглянул в окно на первую молочную зелень лесов. «Как несопоставимы порой исторические времена народов, — размышлял он, — и как трудно бывает человеку это принять. Иногда сам акт такого признания требует от нации гораздо большего мужества, чем все ее войны вместе взятые». Пожалуй, один лишь царь Петр отвечал его идеалу. Вот кто не боялся признавать свое невежество и всегда был горазд поучиться у предприимчивых немцев. Так во всяком случае полагал Николай Иванович. Но разве же напасешься на всю огромную Россию таких Петров?

С этими невеселыми мыслями он и сошел на своей станции в разношерстной толпе таких же, как он, дачников.

Тропа поначалу тянула в горку и, по горбатому мостику переходя на другую сторону разбуженного весной ручья, разбивалась по садовым участкам. Оттуда уже навевало дымком, приемники несли какую-то праздничную чушь, а по ивняку вдоль ручья, не обращая на эту суету никакого внимания, по-серьезному настраивались соловьи.

Николай Иванович любил эти первые дни за городом. Были они не тревожны, как в детстве. Сколько ни вглядывайся в прозрачную синь небес — все равно не высмотришь ни пятнышка. Даже гроза в эту пору не бывает основательной — погремит, погрохочет не пойми откуда, сыпанет коротким дождичком — и растает, словно и вовсе не было. И все еще впереди, все возможно…

В бодром состоянии духа Николай Иванович уже свернул на свою дорожку, когда его внимание неожиданно привлек посторонний, возившийся на его участке. Николай Иванович недоуменно оглянулся по сторонам в поисках ответа, но все вокруг дышало миром и спокойствием. «Бывает же такое! — усмехнулся он про себя. — Должно быть, товарищ перепраздновал». А тот меж тем продолжал деловито вскапывать чужой огород. Николай Иванович подготовил необходимый запас выражений и решительно толкнул калитку, и лишь тогда незнакомец обернулся. Но тут Николаю Ивановичу пришлось совсем удивиться, потому что прямо перед ним, улыбаясь, стоял Алик Донгаров.

— Привет, старик! — весело бросил он, будто и вовсе не умирал. — Что ж ты так хозяйство-то свое запустил?

— А ты… ты это чего здесь? Ты откуда? — совершенно растерялся Николай Иванович.

— То есть, как это — откуда? Оттуда! — махнул тот неопределенно рукой и возмутился. — Да ты и не рад, что ли? Иди-ка сюда, я тебя облобызаю!

И он, отряхнув от земли руки, по-медвежьи стиснул Николая Ивановича, тычась в лицо щетиной.

— Да постой ты, постой! — пытался вырваться тот. — Тебя же это… Ты же вроде того…

— Умер? — смеясь, подхватил Алик. — Да не верь ты всякой фигне! Смерти нет! Есть только вечная молодость! Ленин и теперь живее всех живых! — продекламировал он. — Мало ли чего набрешут!

— Но я фотографию видел!

— Это у следователя-то?

— Откуда ты знаешь про следователя? — насторожился Николай Иванович.

— А где ты еще мог ее видеть? — резонно заметил Алик, и с ним было трудно не согласиться. Но этим он не ограничился, а, загадочно подмигнув, хмыкнул: — Я про все знаю! И про то, как вы меня с Женькой отпевали, тоже.

— А-а, так ты уже был у него? — догадался наконец Николай Иванович.

— У кого? У Женьки-то? — переспросил тот и засмеялся. — Был, конечно, но не разговаривал. Инкогнито, так сказать. — Его тон начинал раздражать Николая Ивановича, он нахмурился. А Алик, словно чтобы поддразнить его, нарочно продолжал громоздить свои нелепости. — Я и у тебя был, между прочим, матушку твою видел. Постарела она совсем. Сколько ей уже?

— Восемьдесят три, — машинально проронил Николай Иванович. — А почему она мне ничего не сказала?

— Так она-то меня не видала, — опять хмыкнул Алик.

— Слушай, объяснись, наконец! — вспыхнул, не выдержав, Николай Иванович. — Что все это значит?

— Ну вот, сразу и объяснись! — притворно обиделся Алик. — Пойдем тогда в дом, что ли. Чего ж мы тут глаза всем мозолим Ты водочку-то початую прихватил? — хохотнул он. — Ладно, не сердись, у меня есть.