Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

— Да, он нам какой-то совсем дальний родственник. Можно сказать посторонний.

— А я согласен и на такого, но чтоб футболист, а не Ломоносов. Ты в футбол играешь?

— Не играю.

— И я не играю.

— Почему не играешь? У нас все мальчишки играют.

— Некогда мне в футбол играть, образование получать надо. Зубрю я целыми днями, аж в голове трещит.

— Ну, и ладно. Зачем он, этот футбол? Правильно твоя мама сказала: бегают за мячом, как дурачки.

— Много ты понимаешь.

— Не меньше твоего. Есть и получше игры.

— Ну, например?

— Прятки. Казаки-разбойники. Классики.

— Какие классики?

— На квадраты асфальт чертишь и прыгаешь, — пояснила она. — Называется «классики».

— А я классиков читаю. Добролюбов, Гёте, Карл Маркс, — уныло произнес Минька, — «Быть или не делать», «Доктор Фаустус», «Капитальный матерьялизьм».

— А мы играем, — сообщила Майка и смешливо добавила. — Спи, вундеркиндер.

— Сама дура.

Минька задышал часто-часто. Можно было подумать, что он собирается плакать, но девочка поспешно отогнала эту мысль. Вундеркинды не плачут, у них, как сказала Марианна Колуновская, большое будущее.

Она закрыла глаза, а когда их снова открыла, уже наступило утро: в купе не было ни Миньки, ни его мамы. Они сошли с поезда, словно их и не было никогда.

Приснились.

Напевая что-то, Никифор шагал в сторону «Детского мира». Майка шла следом. В ее кармашках покоились веселые жужики, а голова девочки полнилась непростыми размышлениями.

— Там у вас человек на дереве, — вспомнила она.

— На суку? — уточнил Никифор. — Что делает?

— Ничего. Висит.

— Надо же. А раньше он сук пилил. Поумнел! — он был удивлен. — Бывают же чудеса. Может, и в штатные служки переведем…

— Вы не хотите ему помочь? — обрадовалась Майка.

— С чего ты взяла, что ему нужна помощь?

— Он же бедный. Висит. Мучается… кажется, — неуверенно произнесла девочка. И впрямь, с чего она взяла?

— Мало ли кто чем кажется. А помогать нужно только тем, кто действительно нуждается.

— Откуда вам знать, кому надо помогать, а кому нет? — буркнула Майка.

— Уж во всяком случае, не Заштатному Дурню. Он себя ищет, а в таких случаях посторонняя помощь не требуется.

— А вот он упадет и расшибется.

— Каждый по-своему себя ищет, — он пожал плечами. — А Дурень надоел всем, хуже жабьей королевны. Переменчив слишком: уж в чем он себя только не искал! И пилил, и строгал, и крестиком автопортреты вышивал, а уж как он играл на нервах — ты себе не представляешь, — Никифор подержал себя за щеки, словно у него заболели зубы. — А найти себя так и не смог. Одно слово — Дурень. И ему, известное дело, никакой закон не писан, — лысый умник замолк, подумав что-то интересное. — Да, вот бы его попытать? Ты какой закон знаешь?

— Бутерброда, — наобум ляпнула Майка.

— Какой? — Никифор заинтересовался.

— Ну, хлеб всегда маслом вниз падает.

— Ах! Чудно! Чудно! Его и развенчаем, — обрадовался провожатый. — Да ты не переживай! Дурень не опасен. Он не додумывает свои глупости, так что до полного идиотизма ему далеко.

Никифор с веселым видом говорил что-то злое и от того сам выглядел по-дурацки.

— Он живой человек, — сказала Майка.

Провожатый поспешно стер улыбку:

— Да, глупость — это тоже талант. Только им нельзя злоупотреблять. Хотя? — чудак задумался, а красный галстук, снова полыхнул. — Непроходимая глупость, бывает, очень неплохо сочетается с исключительной внешностью. Эх! — он вздохнул. — Непростые наступили времена. Сейчас ведь главное выделиться, а там уж видно будет, кто умный, кто дурак, кто притворяется умным дураком, а кто — дурным умником. Но вообще, в большом и главном ты права. Что бы делали умные без дураков? — а далее вдруг подбоченился и завизжал.

— Глупо без дураков на свете жить, Без них никак нельзя умы кружить. Тянется тень за светом, Лезет дурак с приветом. Без дураков, Мир таков… Никифор, взрослый и даже очень взрослый человек, затряс воображаемой юбкой и запрыгал, высоко подкидывая ноги.

— Опа! Опа! Галопом по Европам, Америкой, да Азией вслед за безобразием! — Никифор вопил и дрыгался, как умалишенный. — Ай-нэ-нэ! Да, ай-нэ-нэ!

В этот момент если кто и казался идиотом во всем постороннем мире, то уж точно не грустный человечек, поникший где-то неподалеку на засохшем дереве.

— Прекратить! — неожиданно сорвался с Майкиного языка громкий приказ.

Где-то недалеко созвучно грознуло. О себе готовилась заявить майская гроза.

Никифор так и застыл — с поднятой ногой и выпученными глазами.

— Вольно, — Майка не приказала уже, а попросила. Она и не поняла, откуда взялся у нее этот командный тон.

— Не понравилось? — снова ожив, спросил ее Никифор.

Она дернула головой: нет, не понравилось.

— Вот и правильно. Тебя в дураках не оставишь. Кровь гуще, чем вода.

Послышался гулкий звук. Будь на месте Майки ее мама, то она без труда бы его распознала: дудели в горн. Но у Майки было простое, а не пионерское детство. «Труба», — так подумала современная школьница.

— Опаздываем! — закричал Никифор и прибавил шагу.

Майка припустила следом.

«Бедный Дурень, — спеша за Никифором, думала она, — ищет непонятно что. Да еще в таком неудобном виде. Вверх ногами, наверное, очень трудно отыскать что-то стоящее…».

«Динь-дон», — звякнул невидимый колокол.

Майка замедлила шаг. «Да ничего он не ищет!» — осенило ее.

Заштатный Дурень, грустный человечек, уже нашел себя. Он перевернул свою улыбку, и та, сделавшись печальной гримасой, наконец-то подошла к его грустным глазам.

И как она раньше не догадалась?

К Майке мигом вернулась прежняя беззаботность. «Детский мир», притворившийся родной школой, наконец-то смог целиком завладеть ее вниманием.

Это был самый неуместный «Детский мир», из всех, какие Майке доводилось видеть.

Во-первых, он имел обманчивый внешний вид.

Снаружи «Детский мир» выглядел крепким и ладным, но внутри заметно отличался от Майкиной гимназии. Стены здесь были до пояса покрашены буро-зеленой краской. Высокий потолок, некогда разрисованный полноцветными картинами из детской жизни, теперь был местами заляпан чем-то белым, серым и бурым — будто на затянувшейся стройке.

Во-вторых, «Детском мире» было битком недетского народу: и взрослые, и такие старички, что им можно было запросто дать сорок лет.

А в-третьих, — и это Майка поняла только хорошенько оглядевшись — в поддельной школе все жило ожиданием праздника: пылали щеки, сияли глаза, плескался смех, и если бы в центре фойе стояла ёлка, а воздух пах апельсинами, то можно было запросто подумать, что скоро Новый год.

Облезлым «Детский мир» выглядел только на первый взгляд.