Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

— У меня нет бабушки. Папина умерла давно, а мамина неизвестно где, — сказала Майка.

— Сестры-братья имеются? — востроносая женщина замерла, коротко покивала на Майкино «нет» и снова завертелась юлой. — Бедная деточка, — тонко пропела она. — Тебе не с кем делить запрещенные забавы. Большая потеря для счастливого детства. Хочешь, я расскажу тебе кошмарную историю про мальчика Васю и гроб на колесиках? Хочешь? Зря, потом пожалеешь. Это очень страшная история, о какой дети даже мечтать боятся. А давай, мы сыграем с тобой в дератизацию?

— Я не знаю такую игру?

— Ты будешь крыса, а я — санэпидемстанция, — юркая незнакомка захихикала.

— И что надо делать? — осторожно спросила Майка.

— Ты будешь бежать и плакать, я буду загонять тебя в угол и травить разными ядами!

— Нет. Я не буду играть в такую игру.

— Поче-му-у? — протянула огневушка.

— Я не люблю, когда меня травят ядами.

— Как хочешь, — она согласно поклевала острым носом, а затем — хлоп-хлоп — поморгала редкими ресничками, тук-тук — постучала лупой-карандашиком по блокноту, и — пиф-паф — снова расцвела. — Сыграем лучше в поликлинику! Я буду твой зубной врач! — огневушка заверещала. — Сюда! Ко мне! Открой рот! Покажи зубы! Быстро! Оскалилась! Ну!

Терпению ребенка наступил конец.

— Нет, — отрезала Майка. — Я не буду с вами играть. Вообще.

— Зубы есть, — поскучнев и потускнев, произнесла надоеда.

Она щелкнула каблучками и ввинтилась в толпу.

— …Какой невыразительный детский экземпляр, — только и успела расслышать Майка. — Здрасте, Ник-Петрович! Я стояла! Я говорю вам! Я здесь стояла! Все подтвердят! — вертихвостка уже прыгала в голове очереди и азартно с кем-то переругивалась.

Возле девочки возник Никифор. Он выглядел совершенно счастливым. Теперь в его авоське было уже два серых свертка. Женщина-тюбетейка сдержала свое слово.

— Не заскучала?

— У вас тут не заскучаешь.

Сказать по правде, Майка была оскорблена до глубины души и теперь не знала, с какого боку начать.

— Какие у вас сотрудники бывают, — сказала Майка.

— Которые? Лизочка?! — переспросил он. — О, да! Уникальный кадр. Наш главный проблемный специалист. Она такие одолевает трудности…

«А я думаю, она их создает», — подумала Майка, но вслух произнести не посмела.

— Берет препятствия так, что диву даешься, — продолжал Никифор. — А потому, что имеет к ним особый подход.

— Какой? — заинтересовалась Майка.

— Винтообразно-кружной. Изподтишковый. Потихоньку, полегоньку, а там — бац! — и нет препятствия. Взято. Изничтожено. Будто корова языком слизала. Так и зовем его — Лизинг.

— В честь коровы? — брякнула Майка первое, что пришло в голову. — В честь Лизочки, — строго сказал Никифор и уточнил. — Лизаветы Жарив, знатного знатока запретных зон. Она у нас заведует лабораторией параллельных методик. Отпугивание страха, поучительные кричалки, выживательные игры, занимательная кошмаристика, — все ее рук дело. Ты не читала Лизочкин труд «Детское садоводство: Бить или не бить?».

— Не читала, — ответила девочка, пообещав себе никогда в жизни, ни за какие коврижки не читать таких глупых книг.

— До шестнадцати лет не рекомендую, — покивал Никифор. — В целом, конечно, не бесспорно, но некоторые фрагменты очень убедительны. Пойдем?

— Пойдем, — уже без прежнего воодушевления сказала Майка.

Все не так просто в этом «Детском мире»…

— Эх, не всем достанется, — с сожалением произнес Никифор, шествуя вдоль очереди в поисках просвета.

— Что достанется? — спросила Майка, следуя за ним.

— «Справка». Мощности не те. Не хватает мирозданию сил удовлетворить потребности, — он потряс авоськой со свертками.

— А у нас, вот, справки тонкие и легкие, — сказала девочка.

— И вам хватает? — удивился бородач.

— Вполне.

— Наверное, запрещенная воспитательность.

— А можно мне посмотреть? — Майка сгорала от любопытства: когда еще ей доведется увидеть такие весомые справки.

— Ну, если хочешь, — он со вздохом извлек один из свертков и, размотав бумагу, явил половинку колбасного батона.

«ДЛИВОСТЬ» — крупными белыми буквами было написано на красном целлофановом боку.

Затем он вынул второй сверток и, сняв оберточную бумагу, явил девочке кусок с буквами «СПРАВЕД».

— Справедливость, — сложила Майка части непростого длинного слова, которым называлась главная умственная пища «Детского мира».

Слово было большим и многозначительным, а колбаса — просто необыкновенной: сырая, синеватая…

«Не ешь меня!» — кажется, истошно взывала она.

«Не буду!», — глядя на нее, закричала бы гимназистка.

Но Майке и в голову не пришло, что такое едят. Увидев самую странную «справку» в своей жизни, она лишь подумала о прекрасном слове «раритет», которым обозначаются самые редкие редкости.

Девочку переполнял восторг. Таких документов в ее классе уж точно никто не видал.

— Слезливые у вас справки, — сказала она, осторожно дотронувшись до «Справедливости» пальцем.

— Сочные, — с гордостью произнес Никифор, тщательно укутывая части колбасного батона назад в серую бумагу. — Ты какую колбасу больше любишь?

— Никакую, — честно ответила Майка.

— Повезло твоим взрослым, — вздохнул Никифор. — Не надо им бороться за «Справедливость», на горло своей песне наступать на надо. Ах, знала б ты, корявка, чего мы только не делаем во имя нее. Знала б ты… — порозовев, он с подчеркнутым усердием стал выглядывать просвет в толпе. — Где-то большое идолище давно по швам разошлось, как ветхое одеяло, а у нас перестройка застоялась. Мы следим, конечно. Держим, так сказать, руку на пульсе. Но через себя не прыгнешь. У нас другая миссия.

— Оп-ля!

На окне занимались акробатикой.

Толстый человек с длинными усами и в полосатом трико сидел на подоконнике, сложив ноги по-турецки, а его лысая голова была покрыта ладонью тонкого человека. Ряженый в такое же полосатое трико, тот вверх тормашками стоял на голове толстого, тряс длинными черными волосами и смешно дрыгал ногами, обутыми в большие остроносые ботинки.

Толстый и тонкий. С усами и без. Белый и черный. «Клоуны», — сообразила девочка.

Толстый, приветствуя, кивнул. Не удержавшись, тонкий повалился на пол, но тут же вскочил — упругий и легкий, как мячик. На лице тонкого была нарисована улыбка, а в руке возник букет пластмассовых цветов.

— Позвольте произвести на вас впечатление, — склонился он в учтивом поклоне.

— Не позволю, — рыкнул Толстый. Он соскочил с подоконника и протянул Майке ладонь, похожую на лопату.

— Вас тут не было! Теперь моя очередь! — заверещал Тонкий, приваливаясь к Толстому.