Андрей Школин - Прелести

— Ну, если не счастье, то хотя бы радость.

Я продолжаю молча разглядывать ровный четырёхугольник заснеженной паузы. Карандаш зависает над снегом. Ещё мгновение и он провалится и утонет в сугробе. Другое мгновение, миг, отрезок мига…

— Хотя бы что-нибудь изобразите…

Карандаш падает.

— Извините, как Вас зовут?

— Яна Александровна.

— Яна Александровна… Яна Александровна, мне почему-то кажется, что на этом листе больше ничего не нужно рисовать.

— ?

— Я думаю, что здесь есть всё. И счастье, и радость, и боль, и горе, и страх, и сомнения. Может быть, я не прав, но мне так кажется… Что бы вы не попросили нарисовать, этот рисунок уже спроецирован сюда с самого начала. С момента просьбы. Или правильней сказать — предвосхищая просьбу. Предвосхищая… Странно всё это, конечно, находясь в тюрьме, рисовать карандашом на бумаге счастье. Для меня — эта белизна сама по себе живёт ответами, и так же сама задаёт вопросы. В рисунке ответа нет, как нет ответа в самом ответе. А здесь есть всё, — я убираю карандаш в сторону и замечаю точку оставленную им. Женщина тоже замечает. — Ну вот, гармония нарушена. Появился рисунок. Точнее непроизвольный след, заменяющий любой рисунок. И настроение меняется полностью. Нет белизны, а значит, нет ни прежнего счастья, ни прежней радости. Вот…

Всё чего я добиваюсь — это то, что врач теперь смотрит на меня, как профессиональный психиатр на интересного пациента. Ох, ё…

— Я Вас понимаю. Во всяком случае… — она берёт карандаш в руку, вертит его пальцами, роняет, оставляет, в свою очередь, на листе вторую точку, затем вновь поднимает. — Во всяком случае, пытаюсь понять. Но вот объясните. Счастье и радость — пустой лист бумаги. Примем это. Однако вы упомянули боль, горе, страх и так же указали на чистый листок. Разве нет разницы?

Я протягиваю руку и забираю карандаш себе.

— Проще всего было бы ответить, что горе, страх, боль, отчаяние — это тот же чистый лист бумаги, но только выкрашенный в противоположный, чёрный цвет. Пустой чёрный лист. Стандартная трактовка — белое, чёрное. Белое — добро. Чёрное, соответственно, зло. Если Вас устроит, я отвечу также.

— А если нет?

— Тогда я выскажу предположение, что это наиболее простой, примитивный и абсолютно глупый ответ. Боль и страх скрыты в этой же белизне. И добро и зло, на самом деле, одного цвета. По крайней мере, в последнее время, я всё больше убеждаюсь в этом. Хотя, если взять чёрный лист бумаги, то и во мраке мы отыщем те же «счастье, горе, радость и боль». Значит, и в противоположном цвете присутствуют такие же составляющие, а ставка на цвет себя не оправдывает. Не нужно забивать голову, выясняя, что лучше — белое или чёрное. Правильнее смотреть на этот лист бумаги ни как на белый или чёрный, а как на чистый, пустой. В этой пустоте и скрыты все положительные и отрицательные эмоции. А может быть и вся жизнь. Обыкновенный лист бумаги заменяет любую, самую ценную и дорогую картину из музея. Никакой художник не может отобразить в одном рисунке всю гамму существующих чувств, а забулдыга-рабочий, нарезающий бумагу на целлюлозном комбинате, сам не зная того, смог. Правда, удивительно? — пытаюсь улыбнуться, но выходит натянуто.

Она несколько минут молчит.

— Скажите, Андрей, это правда, что Вы лечились в психиатрической клинике?

— А разве Вы не получили документы из Красноярска?

— Нет, и вряд ли получим. Обычно такие документы приходят не раньше шести месяцев со дня запроса. Чего Вы хотите добиться этим обследованием?

Пожимаю плечами:

— Любое движение приводит к какому-нибудь результату.

— Если хотите, чтобы в результате обследования мы нашли у Вас психические отклонения, то это пустая трата времени. Вас всё равно будут судить. Даже если комиссия подтвердит диагноз «психопатия», на суд подобный медицинский вердикт не произведёт никакого впечатления. Поверьте моему опыту. Вы ведь всё это прекрасно понимаете. Тем более у Вас не такое уж серьёзное преступление. Вы не убийца и не насильник.

— Я всё понимаю, — кладу на стол карандаш, отодвигаю стул и озираюсь на вертухая, который стоит рядом, шмыгает носом и со скукой поглядывает на зарешёченные окна. — У Вас имеются ещё какие-нибудь тесты?

— Да нет, на сегодня, я думаю, хватит, — врач производит какие-то записи в своей тетради. Продолжим в следующий раз.

— И нет больше вопросов по поводу листка?

— Нет, — она, наконец, улыбается, сгибает лист пополам и кладёт в сумку.

— Яна Александровна?

— Да?

— В последнее время со мной часто происходят вещи, которые раньше я бы охарактеризовал словами: «повезло» и «случайно». Сейчас я так не говорю. Извините, выньте лист на минуту из сумочки назад.

— Зачем?

— Я хочу кое-что проверить. Если можно, конечно.

Женщина достаёт листок и протягивает через стол. Я разворачиваю и держу навесу в правой руке. Линия сгиба, в аккурат, проходит между двумя точками так, что при сложении точки накладываются одна на другую. Я складываю лист и отдаю обратно доктору.

— Какие уж тут случайности. Всё просто до безобразия. Даже неинтересно, — встаю и, в сопровождении бесстрастного командира, иду к двери. — До свидания, Яна Александровна. Вызывайте меня по возможности чаще. Мне нравится с Вами общаться.

— До свидания, — она крутит в руке, точно маятником часов, всё тем же, сложенным вдвое обыкновенным листком бумаги.

Яблоко, молоток, лодка, гриб, стул, дом, конь, ягода…

Мне снится Красноярск. Куда-то бреду, чем-то занимаюсь, с кем-то общаюсь. Обычный сон. Вдруг перепрыгиваю яму и… стоп! Ну-ка ещё разок… Точно. Легко пролетаю расстояние метра три параллельно земле. Такие фокусы научился расшифровывать сразу. Делаю контрольный прыжок, после чего аккуратно вхожу в нужный режим и оглядываюсь.

Ночь или вечер. На улице горят фонари. Зима. Вокруг никого. Двор дома № 1 по Второй Хабаровской. Мой родной дом находится невдалеке, через дорогу. Мой теперешний дом — тюрьма — вдалеке, в Воронеже. Первая мысль: «Почему не видно людей? Который сейчас час?» Если исходить из того, что между двумя городами четыре часа разницы, а спать я лёг примерно в три ночи, то здесь должно быть часов семь, восемь утра. Но это в первом мире, где всё подчинено физическим законам. Во втором мире законы трактуются весьма произвольно.

Середина декабря. Если сходится, что здесь и в Воронеже одно и то же время суток (с поясными поправками), значит, скоро народ начнёт выползать на работу. При наличии конечно здесь рабочей недели. Уф… Чушь полнейшая в голову лезет…

Спускаюсь по лестнице и перехожу неширокую дорогу. Из подъезда дома № 13, хлопнув дверью, выпрыгивает наружу какой-то мужик, поёживается и устремляется в сторону остановки. Вот и первые люди. Идём дальше.