Андрей Школин - Прелести

— Это что такое? — покраснел он, отчего лицо и волосы гармонично слились. — Это что, килограмм конфет?

— А я откуда знаю? — занервничал хоз-бык. — Что дали, то и принёс.

— И дыра была, что ли?

— Да не знаю я ничего, — отодвинул, на всякий случай, лицо от кормушки осужденный работник хозяйственной части. — Может, менты взяли?

— Менты?! — медленно, выговаривая каждую букву, произнёс Макар.

— Ну, не я же. Мне-то зачем эти конфеты? — и попытался перевести разговор на другую тему. — Там вам сегодня ещё дачки принесут. В сто двадцать седьмую камеру. Сам читал. Есть курить что-нибудь?

— Курить захотел? — Юрик взял лист, скомкал его и вышвырнул через открытую кормушку в коридор. — Пошёл вон отсюда!

Кормушка захлопнулась, и по удаляющимся шагам мы поняли, что хоз-бык выполнил пожелание.

— От кого хоть дачка-то? — Роман разглядывал вещи.

— Тьфу, ты… — я бросил пакет с чаем на квадрат и повернулся к фрезе. — Самое главное забыл прочесть.

— Ну, теперь уже поздно, — это Бертник встал со шконки. — Ты посмотри в продуктах и в одежде. Может быть, мульку какую передали?

— В сале гляди особенно внимательно и в сигаретах, — Макар подошёл и раздвинул пакеты. — Хотя, пачки вроде даже не проверяли. Не вскрытые. Ладно, давай вместе искать, может что и найдём.

Перерезали всё сало, прощупали швы на рубашках, штанах и даже трусах — никаких записок. Наконец мне это занятие надоело, и я, закинув на решку продукты, переоделся и погрузил ноги в домашние тапочки.

— Может, из Красноярска приехали? — Бертник оценивающим взглядом прощупал мою новую чёрную рубашку.

— Может быть, — пожал я плечами.

— Приятно, наверное, всё-таки, что о тебе помнят? — Володька улёгся обратно на свою шконку. — Видишь, хоть и далеко, а всё равно приехали.

— А подельника родственники не могли подогнать? — Макар восседал на скамейке спиной к телевизору.

— Могли и они, но, скорее всего, все вместе, — взял в руки бритвенный станок. — Вот эта штука у меня в сумке на Ваях в квартире Олега оставалась, а тапочки из Красноярска, точно. Так что, — и покрутил в воздухе руками, — нужно было подпись прочесть, а не ушами хлопать.

Фреза заскрипела, и в образовавшемся проёме появились коридорный и тюремный врач:

— Школин, на комиссию.

— На какую комиссию? — удивлённо приподнял брови.

— На медицинскую.

— С вещами?

— Без.

— Ладно, сейчас, — надел кроссовки и вышел в коридор.

Это был мой последний визит к Яне Александровне. В начале января она принимала меня ещё раз, но вместо тестов и прочих лошадок предложила просто поговорить на отвлечённые темы. Мы общались не слишком долго, но, видимо, достаточно для того, чтобы сделать вывод о моём самочувствии. И вот сегодня обследование заканчивалось. Диета тоже. Жаль… Хотя, с другой стороны, не мешало бы ускорить следствие, которое было блокировано этим «определением состояния здоровья».

Лепило подвёл к кабинету и указал на скамейку: «Сиди здесь», а сам вошёл в помещение. На скамейке уже ждал очереди клиент лет сорока, который тут же попытался стрельнуть сигарету и очень огорчился, узнав, что я не курю. Впрочем, как только лепило вышел из кабинета, лицо больного приняло бесстрастное выражение, а взгляд превратился в «блуждающий».

— Школин, заходи, — лепило кивнул головой.

И я вошёл…

Когда вышел обратно, в коридоре на скамейке сидел ещё один клиент. Тот, что был раньше, ушёл на комиссию вслед за мной, а я плюхнулся на лавку рядом с новеньким. Худой, трясущийся юноша, со слезящимися глазами и браслетами из переплетённых ниток на кистях рук, нервно перебирал пальцами хлебные чётки. Я вытянул ноги и покосился на соседа. Сосед что-то бормотал про себя, точно читал известную только ему языческую молитву:

— Пт-пт-гп-гп-пт-чмнт, — и так далее, без остановки.

— Эй, ты чего, — ткнул я его легонько локтем.

— Я всё равно не вернусь, я лучше вены вскрою…

— Куда не вернёшься? В кабинет?

Он бросил в мою сторону недоверчивый взгляд и ничего не ответил.

— Ну, как хочешь. Можешь не отвечать, — вытянул ноги и зевнул. — Мне вот сейчас психопатию приписали. Такие дела…

— «7-б», — он сразу заинтересовался.

— Ага, «семь-б».

— И что они у тебя спрашивали?

— А что? Этот диагноз — так себе. От ответственности не освобождает.

— Да нет, мне в самый раз.

— И что у тебя за статья такая, — теперь я с интересом повернулся к пацану.

— У меня с армией связано, — он, видимо, с трудом подбирал слова.

— Дезертир, что ли?

— Тот в ответ нерешительно качнул головой.

— Ну, это ерунда, — хлопнул его по колену, от чего «воин» резко дёрнулся. — Если бы я был врачом, я бы тебе сразу, с первого взгляда психопатию или ещё что-нибудь пришил. И они пришьют, точно говорю. Вот сравни себя и меня. Кто из нас больше на больного похож? Эй, командир, — я поднял голову на мента, плывущего по коридору сан-части. Одна рука его была полностью покрыта татуировками, а во рту сияли золотые фиксы, так что, не будь формы, вполне сошёл бы за зека со стажем. — Скажи, кто из нас больше на психа похож — он или я?

— Ну, ты, в натуре, спросил, — он остановился напротив и принялся синей рукой загибать пальцы. — Чё, на обследование что ли пришли?

— На комиссию. Ну, так кто?

— Да вы оба, — и заржав по-конски, пофланировал по коридору дальше.

— Слышал, что гражданин начальник сказал? — успокоил я пацана. — Значит, тебе тоже «семь-б» выпишут. И пошлёшь ты всех их на слово, которое вслух в тюрьме не произносят. Всё будет нормально, братан.

В начале февраля меня в последний раз вызвали к адвокату и следователю, где, наконец, огласили обвинительное заключение и выдали на руки документ, в просторечии называемый — объебок. В нём подробно излагался перечень преступлений, в которых я обвиняюсь. Судя по объебку, бандитом я был что надо.

В тот же день осудили Ромку, дали два года химии и перевели в соседнюю сто двадцать пятую камеру, в которой сидели такие же химики. В нашей хате осталось шесть человек. Шесть человек на шесть шконок, притом, что тюрьма переполнена, и в некоторых камерах находилось по пять человек на место. Интересная ситуация…

На этот раз вслед за мной «к адвокату» ушёл Барон. Макар отпустил на эту тему какую-то двусмысленную шутку, на которую, впрочем, никто, кроме меня, не обратил внимания. Вообще, в последнее время, Барон и Бертник сошлись как никогда близко. Общались меж собой, точно старые друзья. Закадычные друзья. Кенты… Остальные так же разбились по парам. Макар и Чернов отдельно, я и Андрюха, да ещё до последнего дня Ромка, отдельно. Питались тоже этакими миниатюрными семьями. Каждая семья сама по себе. Одним словом, дожили…

На днях хату два-пять разделили. Часть осужденных перевели на старый корпус. Вечером, после этого события, один из химиков пожаловался Бертнику на то, что во время переезда кто-то прихватил с собой его вещи. Бертник развил бурную деятельность. Отписал по всей тюрьме, что среди арестантов бывшей сто двадцать пятой камеры завелась «крыса». Когда на тюрьме почти созрело решение всех виновных пустить под пресс, вещи чудесным образом нашлись. Пропажа оказалась глупой шуткой сокамерников, и всё преспокойно лежало под матрацем «пострадавшего». Шутники долго извинялись, тем более они сами были не на шутку напуганы подобным поворотом событий. Володька два дня матерился, сетовал на то, что тюрьма кишит пионерами, и больше с соседней хатой не общался.