Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

— А у меня выкрутасы, — говорит Яша. — Плавучую округлость линий, заключённую в природе, хочу перенести на полотно — понять внутреннюю мысль, структуру каждого предмета.

— Если вы не кормитесь от этого понимания, то — можно переносить на полотно структуру предмета, понятие, мысль. А если кормитесь — то — копия с природы, чуть–чуть подслащенная, капля профессионализма, и это — о'кэй. Вот эта картина — в нише холма лежащий крестик — галлерист понимает, что это быстро найдёт покупателя. Захочет ли он в вас «вкладывать деньги», как тут говорят: в рекламу, в организацию выставок? Что он получит обратно? «Тиграшка» тоже быстро пристроится, а со смыслом, с внутренней мыслью — останетесь сами по себе; эти мои скептические, даже циничные воззрения — результат моего опыта: эпохе не нужны Леонардо да Винчи, да и графы–меценаты повывелись. Миром правят деньги — знамя хлеба насущного. Нищие будут блаженны духом.

Так Юра резюмировал свою жизненную правду и пригласил нас отведать выловленную из своего озера рыбу, зажаренную Ингой целиком. Несмотря на разницу во вкусах на искусство, на тиграшек, крестики и выкрутасы, кушанье из рыбы оценили все как изысканное. На рыбе все вкусы сошлись.

Из‑за снеговой занесённости и недоступности наши встречи с Солоневичами прервались на целую зиму, и только по весне мы увиделись, пригласив их к нам на ужин, устраиваемый нами в честь приезда гостей: нашей приятельницы Рахили, с двумя близнецами Пашей и Егором, друзьями Ильи, Павла Литвинова с семьёй и Андрея Амальрика с женой.

— Вхожу с первого этажа, а оказываюсь на втором — как это так? — удивилась Рахиль, войдя в дом.

— И я всё время удивляюсь этому входу.

О каждом из ожидаемых гостей Рахиль что‑то знала и слышала:

— Я привезла из Москвы наказ от писательницы Евгении Гинзбург: отыскать где‑то в Америке Ивана Солоневича и передать ему от неё глубочайший поклон — настоящему мужчине и человеку. Это он?

— Нет, это его сын Юра, а Иван умер в Венесуэле или убит КГБ, как думает Юра. И поклон передадите сыну.

— Жену Амальрика зовут Гюзель, она татарка, я с ней была знакома в Москве.

— Я тоже немножко татарка — трудно сказать, на какую часть, — дедушкин дедушка был татарин. Восток и Запад соединяются в любом русском лице.

— Я знакома с отцом Маши Литвиновой — Львом Копелевым — мы были соседями в Москве, он тоже настоящий мужчина, — произнесла Рахиль, а в дверях появились Литвиновы и Амальрики.

Кажется, что Рахиль знала всех.

— У вас такой запах варёного лука по всей окрестности — это моё любимое лакомство, сваренные головки лука, — сказала Гюзель, сразу же ошарашив меня таким своеобразным вкусом и дикой красотой глаз.

Некоторые изящно–странные человеческие лакомства я помнила с детства: накрошенный в подсолнечное масло чёрный хлеб с луком и солью — любимое кушанье моей Рязанской бабушки; оладьи из сырой картошки, кулеш из пшена, ржаной пшеничный кисель на опаре, — обожала моя Калининская бабушка и тётки. Однако голый варёный лук?! Как эта татарка не стыдится своего вкуса! Спорят о вкусах? Или нет?

— Я подарю вам целых две, — сказала я, — и подам их на отдельном блюдечке с золотыми ободками. И, достав из красно–бурого борща две светло–лиловые луковицы, — пригласила всех к столу. Пока рассаживались, подъехали Солоневичи.

Бегая туда и обратно, от детского кухонного стола к главному столу взрослых, я не принимала участия в разговоре, и только после того, как дети покинули кухонную территорию, я услышала, как Андрей Амальрик рассказывал лагерную историю об убийстве одним человеком другого из‑за бутылки кефира.

Содержание бутылки и человек.

— Как много в человеке бесчеловечного! — произнесла Рахиль.

— А лестницу со ступенями типов людей — от высочайшей теургической миссии до… бутылки кефира можно протянуть от Мариинских впадин до Гималайских гор. Бесконечна лестница человеческого совершенствования. И каждому есть над кем чувствовать себя возвышенней, — сказал Яша.

— И каждому есть под кем, — вставила я.

— И все под нами, — смеясь, сказал Юра, — потому я удалился на высоту и смотрю на всех сверху вниз.

Павел предложил всем выпить за встречу в американской провинции, и, весело разливая калифорнийское вино, я услышала слова Рахили:

— В сущности, весь мир — провинция, как говорила моя подруга актриса Раневская, а не провинциальна — только Библия.

— И моя гора, — добавил Юра. — Маленький Арарат. Ноев ковчег.

— Интересно, — сказал Яша, — как отнеслись бы к этой встрече родственники всех нас, тут встретившихся? Что бы сказал ярый ненавистник коммунизма Иван Солоневич, беседуя с ярым революционером Максимом Литвиновым об исполнении их мечтаний?

— Мой отец, — сказал Юра, — мечтал о возвращении в Россию и для себя и, конечно же, для своих потомков.

— А мой дед, — сказал Павел, — мечтал не только за себя и за потомков, но и за всё человечество — все знают, о чём мечтали кремлёвские люди.

— Пропали папины надежды увидеть меня в Смольном, — сказала я. — Как видите, я оказалась так далеко от Смольного. А Яша — так далеко от Израиля, где Аарон жаждал его видеть.

Заведённый разговор о предках в истории человечества то заглушался стуком ножей, вилок и тарелок, то опять возникал. «Наши предки». Чего собственно они хотели? Ради какой цели они жили? И как мы попали сюда? Волной какой мечты принесло нас? И какой ценой оплачиваются величайшие противоречия идеалов?

Гюзель, накинув нейлоновый шарф на себя и на маленькую Ларису, касаясь подушечками пальцев этого воздушного покрывала, начала танцевать. Облако из газового шарфа залетало по воздуху, подчёркивая плавучесть движений её кружащегося тела, как бы показывая: «Обратитесь к жизни, зачем вы о противоречиях, когда можно танцевать, когда есть песни и пляски». Все залюбовались.

Тут въехал Даничка–пистолет, как его прозвал Юра, верхом на Егоре, привлекая внимание к себе громким присвистыванием, а Егор лошадиными взбрыкиваниями. Лариса тут же покинула сцену, и танцы прекратились.

Я не помню, о чём ещё мы говорили в тот вечер, распивая калифорнийское вино на Аппалачских куполах, так хаотично тут встретившиеся — осколки Великой империи.

Некоторое время спустя можно было видеть, как поочерёдно отъезжали машины от гаража нашего дома, развозя уходящих от нас гостей по разным провинциям Земли.

Ещё оставалась я на дороге, как услышала:

— Зайдите выпить чашечку кофе ко мне, — приглашала меня наша американская соседка. — Я заметила, что вы всегда расстроены, когда от вас уходят гости!

— Да, я боюсь одиночества, холода покинутости. Испытания одиночеством я не выдерживаю, — «чтоб непременно все вместе» веселились, плакали, восхищались.