Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Весна 1968 года отметилась для меня экзаменом по философии, нужным, чтобы закончить аспирантуру и получить желаемую степень кандидата наук. Этот экзамен был не шуточный, а вполне серьёзный, устный, включающий в себя и нормальную философию, и диалектический материализм — все создания мира, пропущенные через желания пролетариата, как их понимают взявшие на себя руководители гегемона, творцы новой философии, докумекавшие и скомпоновавшие, сбившие всю философию в нужном как бы для человечества направлении. Чего только не должна была я узнать! Сначала нужно было подготовить — для подпуска к экзамену — реферат. Была целая библиотека рефератов, они списывались друг у друга, дарились, продавались. Но я сама решила кое‑что узнать, вернее, Яша меня уговорил почитать что‑нибудь умное, придуманное в предыдущие века. Я ходила в публичную библиотеку, выбрав тему: «Роль гипотезы в научном познании». Многое узнавала и радовалась, что попадались интересные книги. Мыслям удивлялась, что ничего–ничего не знала, слыхом не слыхивала о таких философах, хотя и окончила университет, прослушав тонны философии. Яша мне помогал и, не будет неправдой сказать, написал реферат. На кафедре такого подобного ничего ещё не было — будучи учёным-геологом, Яша писал об эволюции природы, используя подобранный мною материал из Тейяра де Шардена, Питирима Саровского… Красивый реферат у меня получился, и я не сомневалась в его успехе, сдав его за месяц до приёмного устного экзамена.

Прихожу на экзамен. Большая комната со столами, за которыми сидят с одной стороны двое принимающих, а с другой — сдающий и ожидающий. Самым опасным считался зав. кафедрой философии профессор Свидерский, и сдающие кандидаты наук по первому разу от него почти все выходили с «двойками»… Он сидел с таким видом, будто никого не замечал. Я сразу его определила по внушительности осанки, импозантности внешнего вида; будто он раздавал Нобелевские премии, получив сам давно по крайней мере три. Рядом с ним — полотёр-дворник — доцент по социализму, с оттопыренными ушами; вместо лица одни уши во все стороны развешены, невежда, видно, полная — и весь конопатый. Свидерский, конечно, набрав на кафедру полотёров, чувствует себя наиумнейшим философом мира. Получив реферат, я заглядываю в конец на отметку: стоит крохотная тоненькая четвёрка с загогулиной в уголочке, с мелкой–мелкой подписью, микробной, меньше маленькой самой цифры 4.

Я — прямо к Свидерскому:

— А почему мне «четвёрка» за реферат?

Он глухо, с полным достоинством отвечает:

— А вы что хотите?

— Как что? «Пятёрку»!

— Мы «пятёрки» ставим только, если в реферате творческие мысли, — медленно и величественно произносит он.

— У меня — сплошные творческие мысли! — смело говорю я, зная, что всё принадлежит Яше и он вкладывал свои оригинальные мысли.

— А почему вы уверены, что ваши творческие мысли заслуживают высокой оценки?! — с расстановкой, презрительно–надменно говорит он.

— Мои творческие мысли заслуживают или «пятёрки», или критики; — ни того, ни другого — никаких пометок, никаких следов чтения — я не обнаруживаю. Посмотрите сами! — настойчиво говорю я, протягивая ему реферат.

— Я посмотрю, — с лёгкой брезгливостью берёт он моё произведение, — а вы готовьтесь к вопросам.

Вот я сама напросилась к самому опасному принимальщику! Мне выпали два простых вопроса: первый — «Форма движения материи», и второй — «Роль личности в истории». Первый ответ я полностью знала, проштудировав книгу — философия для домохозяек — какого‑то бойкого московского мужика–философа, забыла фамилию, кажется Афанасьева; все радостно его изучали, он такие приготовил выжимки из философии, что где говорить, что даже неграмотный мог вполне выставить себя Сократом. Второй вопрос тоже был всем знакомый. Ореолы в истории. Сижу, жду и смотрю, как около Свидерского ёрзает на стуле будущий учёный, физик–теоретик или математик (Свидерский особенно был с ними свиреп) и бормочет:

— Время… Время… Пространство…

— В какой из его книг отражено время и пространство? — твёрдо спрашивает Свидерский.

— Время… Пространство… связаны…

— Я вас спрашиваю, в какой из его книг?

Сдающий стал дрожать, — ни времени, ни пространства, ни книги не может произнести…

— Идите. Придёте в следующий раз…

В другое время, в другое пространство.

Я занимаю освободившийся стул. Свидерский, важно просматривая наш с Яшей реферат и не отрывая глаз от текста, как бы мимолётно спрашивает меня:

— Чем занимается квантовая физика?

— Квантами! — уверенно отвечаю я.

— А что, по–вашему, «квант»?

— Квант?! Это импульс–волна, — и показываю ему, сделав щипок пальцами, дрожа и вибрируя этим щипком, как бы изображая квант.

— Так… так…

Он ничуть не удивился, без тени сомнения, расставив свои ладони, как рыбак, показывающий длину рыбы, и с чувством величия говорит:

— А отрезок, по–вашему, — так?

— Да, — говорю я.

Не найдя ничего вразумительного ответить на мои доморощенные представления — показы квантов и отрезков, профессор Свидерский произносит:

— Приступайте к ответу на первый вопрос.

Я начала с показа глубоких знаний проворного философа о формах движения материи, вычитанных у компилятора — слова и формы летали по комнате, я с упоением повторяла заученные истины… Формы движения материи отлетали от языка, как ошпаренные.

— …Это подтверждается глубочайшими мыслями Энгельса в его книге… — говорю я.

— Это всё неправильно, — Свидерский обрывает меня. Я, изумившись, почти возмущаясь:

— Как это? Как это? Это всё я не сама придумала, а в ваших учебниках начиталась! И всё повторяю…

— А вы сами Энгельса читали? И что сами вы думаете? — томно–медленно спрашивает он меня.

Вопрос его меня возмутил — выходом из правил игры, и я не задумываясь:

— Читала. Но если я буду говорить, что я сама думаю, то я быстро окажусь по ту сторону… двери.

Пауза. Он посмотрел на меня с внимательным долгим удивлением, чтобы увериться не знаю в чём, и сказал голосом ни злым, ни громким, его безразличие сменилось чем‑то удивлённым:

— Вы готовились по учебнику московской философской школы академика Кедрова, а у нас в Ленинградском университете другое философское мнение… Переходите ко второму вопросу.

«Одни — пык–мык, другие — мык–пык. — Канты! Сократы! Шопенгауэры!» — подумала я.

— Переходите к следующему вопросу, — произнёс Свидерский и отдал меня во власть Ушастого–полотёра, сам став безучастным и придав лицу вес философской значительности.

Про величие личности в истории — я знала всё.

— Как показывает история, — начала я, — отдельные личности могут приобрести такую силу над людьми и придать слабым силам…