Адам Торп - Правила перспективы

— К чертям собачьим весь этот треп про человечность! — рявкнул Бендель, и эхо ответило ему. Если бы не подавленное рыдание в голосе, прямо баварский рабочий или даже коммунист на митинге. — Это буржуазный предрассудок, жалкая капиталистическая побрякушка. Партийная парадная форма. Я три месяца был в Польше. На бывших польских территориях. Разумеется, я помалкивал, но чувствовал себя отвратительно, потому, что дети, начинающие ходить, — моя слабость. Обожаю смотреть, как они топочут. Даже в таком неописуемо поганом месте, куда никому лучше не соваться, детишки учились ходить на своих крошечных ножках. И тут я сделал открытие. Все это, подумал я, начало очищения природы. Расчистка авгиевых конюшен. Да, поначалу стоит вонь. Вывоз навоза. Очищение природы. Акула, вот образец для подражания, будь она проклята. Где-то я читал, что акула одно из древнейших животных. В конечном счете жалеть следует только себя самого. Если бы мы поняли, что все на свете создано только для нашего «я», мы, может быть, постепенно доросли бы до такого чистого и прекрасного существа, как акула.

Он был близок к тому, чтобы сорваться, голос у него сделался скрипучий, визгливый, на одной и той же высокой ноте.

— От какой свиньи вы поднабрались этих дерьмовых эсэсовских речей? — прорычал Вернер.

Бендель придвинулся к нему, и Вернер поднял руки.

Герр Хоффер закрыл глаза.

И открыл их. Ствол автомата завис над задранным кверху лицом Вернера. Хруст от удара был ужасен, словно собака вгрызалась в кость. Он уже слышал этот звук, когда избивали беднягу Густава. Сердце колотилось так, будто вот-вот разорвется. Герр Хоффер был готов на все, только бы Вернер избежал неминуемой участи. И тут Бендель крутанулся к нему, к герру Хофферу… приклад автомата был готов обрушиться на его голову.

— Ты меня огорчаешь, герр Хоффер! — процедил Бендель. — Слышишь? Ты меня из себя выводишь. Никак не хочешь меня понять. А все потому, что людишки — скопище безмозглых слепых кретинов, начиная с тебя, выскочки недоношенного!

Фрау Шенкель тихо пискнула.

— Ладно. — Руки у герра Хоффера были подняты и тряслись как у старого паралитика. — Я скажу.

— Вам было все равно, что меня застрелят, и стало не все равно, когда вас собрались бить? — Хильде Винкель вытирала слезы, голос у нее был хриплый.

— Не хочу, чтобы пострадал кто-то еще, — сказал герр Хоффер.

По правде говоря, он обмочил брюки. Чуть дал слабину, теплая жидкость и потекла. Еще немного, и он бы обделался. Какая-то часть его души, благородная и одинокая, сохранила дар речи. Остальное же естество съежилось от ужаса. Автомат опустился. Встать герр Хоффер не мог — брюки были мокрыми.

— Картина спрятана под неплотно прилегающей плитой за углом.

— Принеси, — велел Бендель.

— Извини, Бендель, не могу. Если встану, — врал он, — упаду замертво.

— Тогда ползи, — рявкнул Бендель, вырвал картину Бюрка и наградил герра Хоффера пинком в бедро, заодно наступив фрау Шенкель на ногу.

Герр Хоффер пополз. Он пополз на четвереньках в самый конец подвала. Остальные поплелись за ним, Бендель в качестве замыкающего нес свечу. В мокрых брюках было ужасно неловко, руки тряслись, но он полз. Не разит ли от него мочой, как от бродяги? Хотя в эти дни от всех попахивало.

Он пошарил вокруг, нащупал свободно лежащую плиту и с помощью Вернера ее поднял. Древняя статуя Марии Магдалины из кедрового дерева глядела на них из темноты, подняв свои прекрасные руки в знак не то благословения, не то ужаса. Бендель тоже глядел на них, а автомат был нацелен на Хильде. В зубах у него была зажата сломанная спичка.

Каждому (в сложившихся обстоятельствах даже герру Хофферу) не терпелось увидеть сверток из мешковины, напоминающий спеленутого младенца, брошенного в подземную темницу. Герр Хоффер благоговейно достал его, удивляясь, какой он легкий. Когда он передавал полотно Бенделю, руки его буквально ходили ходуном. Ван Гог был святой, а этот человек — воплощение дьявола. И оба были безумны.

— О Господи, — Вернер Оберст потер руки. — Сперва Давид Тенирс-младший, теперь Винсент Ван Гог. Кому же верить?

— Я ведь не для себя, Вернер.

— Молчать, — гаркнул Бендель.

Он схватил завернутое в мешковину полотно, нетерпеливо развернул и расстелил на полу. Фрау Шенкель поднесла свечу поближе, и Бендель уставился на картину. Свеча освещала его лицо. Выражение его почти не изменилось, по нему только словно рябь пробежала, будто у человека, обнаружившего фотографию той, в которую он был безнадежно влюблен. И никто на него не бросился. Герр Хоффер хотел было — да тело отказалось повиноваться.

Художник в окрестностях Овера.

Бендель опять завернул картину и погнал их обратно, Вернер впереди, герр Хоффер — в хвосте, по-прежнему на четвереньках. Он так и ждал, что его вот-вот ударит сзади подкованный сапог — но ничего такого не произошло. Он благополучно добрался до привычного, сладко пахнущего потом места рядом с Хильде. Вернер долго возился и крутился, устраиваясь около фрау Шенкель. Руки и колени герра Хоффера были в грязи, брюки липли к телу.

Бендель приказал им заложить руки за голову, точно военнопленным. Всем, за исключением фрау Шенкель, которой было велено завернуть картину в чехлы от подушек. Ей пришлось рвать старую ткань зубами.

Бендель расстегнул вещмешок и достал рубаху, бледно-голубую кофту и батрацкие штаны, все вещи были аккуратно скатаны, как скатывают палатку. Скинул свою камуфляжную форму и переоделся в штатское, не сводя глаз с остальных, вдруг кто-нибудь посмеет шевельнуться. Герр Хоффер постарался напустить на себя вид человека исключительно благонамеренного.

Коим он, безусловно, и являлся.

В течение часа они соорудили каркас крепи. Получилось что-то вроде подмостей из толстых бревен, туннеля из продольных и поперечных балок. Удивительно, какие обильные плоды приносит порой совместный труд, какую изобретательность проявляют люди. Больше бомбардировок не будет, подумал Перри. Конец разрушениям. Хорошо, что парень, говорящий по-английски, оказался поблизости, он молодой, толковый, его зовут Антон, — может, он и правда ненавидел нацистов и скрывался от призыва. Может, он и в самом деле коммунист или еврей.

Рюмочку бы сейчас опрокинуть. Как жалко, что он разбил коньяк. Сейчас бы сигару хорошую выкурить да в баре посидеть, никуда не торопиться. И чтобы солнышко светило на веранду, майское солнышко, теплое, но не слишком жаркое, и чтобы вокруг луга и леса, и чтобы лес шумел, словно тысяча длинных юбок, и воздух был свежий, и не было бы никакой лжи.

Каркас установили на место очень быстро. Молотки и гвозди отсутствовали, пришлось применить плотничные стыки, соединить балки в шпунт, наскоро вытесывать пазы-гребни подобно первым колонистам, хотя у колонистов-то гвозди были, ну разве что они их посеяли в каком-нибудь кишащем насекомыми болоте.