Адам Торп - Правила перспективы

— Вы эту картину прямо из рук не выпускаете.

— Просто психоз.

— Послушайте, Генрих. Вы точно никого не видели на чердаке?

Герр Хоффер кивнул. Дышал он с большим трудом. Панцирь пошел трещинами, и герр Хоффер восстал из мертвых.

— Если это был Густав, значит, он цел и невредим. Никто ведь не кричал.

— Его могли убить, — сказала фрау Шенкель.

Не выпуская изо рта сигарету, герр Хоффер закашлялся от кислого дыма.

— Там, в блокноте, не мой почерк, — пробормотал Вернер, закрыв лицо.

— Я так и думала, — сказала фрау Шенкель.

— Не знаю, кто это писал, — чересчур поспешно добавил Вернер.

И больше ничего не сказал, только опять подпер голову руками. Какое облегчение, после всего, что стряслось, Вернер ничуть не изменился, остался самим собой.

— Может, это Густав, герр Оберст? Если он в состоянии писать. Дайте-ка я посмотрю.

Фрау Шенкель протянула дрожащую руку. Вернер покачал головой.

— Я не вправе, — буркнул он. — Не сейчас. Может, там разоблачения какие. А что? Пойду проверю чердак. Вот только голова перестанет кружиться.

— Вернер, — голос возвращался к герру Хофферу. — Я бы не бросил человека в беде.

— Не бросили бы?

— Разумеется, нет. Вы хорошо себя чувствуете, фрейлейн Винкель? — спросил он как бы в подтверждение своих слов.

Та кивнула, кровь на распухшей губе высветилась пунктиром. Герр Хоффер глядел на Хильде. Его поезд прибывал на вокзал, и она ждала его, полная отчаяния, и ее следовало утешить.

— Примите мои извинения, Генрих.

— Все в порядке, Вернер. Я уверен, картина будет отреставрирована. Такая дырочка — мелочь.

— Извините меня за то, что убил вашего друга.

— Друга? Бенделя? Он не был мне другом.

— Вот как, — Вернер поднял кверху палец. — Петух прокричал трижды, как известно.

— Категорически возражаю. Он никогда не был моим другом. Я перед ним заискивал, вот и все. Герр Штрейхер считал, что Бенделя надо опасаться. И был прав.

— Я ни минуты не сомневался, Генрих, — сказал Вернер, — что он ваш друг.

Герр Хоффер сощурился. Неясно, как далеко зайдет Вернер, только бы помучать и. о. и. о. директора. Это у него, наверное, сублимация какого-то полового отклонения. Когда-то такого рода отклонения лечили в клиниках. Воздух, свет и солнце. И, наверное, морская вода. Море. Гельголанд. Вернер наконец убрал пистолет в карман пальто. Какой невозмутимый, а ведь отправил на тот свет человека. Правда, может, у него шок. Когда война кончится, Вернеру Оберсту придется уйти на преждевременную пенсию. Придется. Уж он, герр директор Хоффер, об этом позаботится. И отвезет своих дочурок к морю, и построит им большой-пребольшой замок из песка, и окружит рвом с морской водой.

— Забавно, только что был живой, вдруг — раз! — и помер, — заметила фрау Шенкель. — Оно так всегда. Сегодня на этом свете, а завтра на том.

Откуда-то возник Каспар Фридрих и замяукал у двери. Вернер выпустил его.

— Осторожнее там, — сказал он. — Держись от людей подальше.

— Хорошо, хоть здесь не нагадил, — заметила фрау Шенкель. — Терпеть не могу, когда воняет кошками.

Грохот был такой оглушительный, что у фрау Шенкель выпала из губ сигарета. Будто огромный буфет опрокинулся. Известковый раствор струйками потек из щелей кладки, собрался на полу горкой, запорошил глаза.

Горка на полу росла как в песочных часах.

— С прискорбием сообщаю вам, что герр Вольмер преставился, — сказал герр Хоффер. — Так сказать, при исполнении своего долга. Встал Бенделю поперек дороги.

— О Господи, — произнесла фрау Шенкель. — Бедный старенький герр Вольмер. Достойный был человек.

— Приношу свои извинения, — продолжал герр Хоффер, — что я не до конца исполнил свой долг.

Он так и держал картину Пауля Бюрка перед собой, нижняя часть рамы упиралась ему в колени, прикрывая его позор. Перед ним вставали душные лесные дебри, среди которых терялась тропинка. Какое это было открытие, правила перспективы! Или законы? Нет, Альберти изучил законы и вывел из них правила. Ведь правило следует за законом. Три измерения получаются из двух согласно правилам, вытекающим из законов. А в основе законов что лежит? Глаз? Природа? Господь Бог?

Все уставились на него.

— Но в конце концов, — снова продолжил он, — мы не потеряли нашего единственного Ван Гога, за что я должен принести благодарность герру Оберсту. Отреставрировать можно все что угодно. И мы все остались живы. Не считая несчастного герра Вольмера.

— Вам обязательно держать перед собой эту дрянь?

— Да, Вернер.

Своды снова колыхнулись. Странное дело, известка больше не сыпалась. Белые березы удивительно подходили к торжественному выражению лица Вернера. Не верилось, что когда-то и он был юнцом. Казалось, Вернер был таким с самого сотворения мира. Герр Хоффер глядел на березы с равномерными пятнами титановых белил там, где стволов касались солнечные лучи, и не видел ни деревьев, ни пятен белил. Перед ним возник вестибюль, торжественный вечер в честь нового библиотекаря в 1934 году. Среди участников была одна громогласная дама в странной шляпке, полагающая, что мир спасется, стоит сунуть младенцам банки с красками — пусть пачкают стены и обливают друг друга красками! Вернер с сухой улыбочкой на лице кивал, потом повернулся к герру Хофферу и тихонько произнес:

— Мне теперь все про вас известно, герр Хоффер.

— Да ну?

— Вы подговорили человека пойти и сорвать плакат с изображением нашего великого фюрера.

Герр Хоффер вспыхнул — хорошо, что та, в шляпке, куда-то испарилась.

— О чем вы?

— Молодец, — негромко сказал Вернер. — Останется между нами.

— Да, я предложил. В прошлом году, прямо перед выборами. Я ведь не такой уж горячий сторонник Партии…

— А человека за это избили.

— Какого человека?

— Которого вы подговорили пойти и сорвать плакат с изображением нашего великого фюрера.

— Я не подговаривал его. Просто предложил, почти что в шутку. Даже не так. Произошло небольшое недоразумение…

— Понятно. — Вернер глядел на него странным взглядом. — Теперь мне все понятно. Небольшое недоразумение. Иначе и быть не могло.

С первых минут знакомства Вернер стал его мучителем! Лесная тропинка вилась среди белых берез, пропадала, недостижимая, в зеленом мраке. И в этом была своя мука.

Фрау Шенкель повернулась к Вернеру.

— Что это за чепуху он нес про евреев и носки?

Вернер пожал плечами.

— Неужели вы расстроены, фрау Шенкель?

— Немножко, — в глазах у нее сверкали слезы. — Не хочу думать, что на ногах у моего бедного Дитера и моего ненаглядного крошки Зигги были такие носки.

Когда они попробовали открыть проклятущую дверь, та уперлась в потолок.

Пришлось расчищать эту часть потолка, чтобы попытаться приподнять треснувшую несущую балку, а уже потом взяться за дверь.