Су Тун - Рис

– Трутся тут целыми днями. Купили, продали: от скуки помрешь.

– Мужика своего позови, – закричал из-за стойки хозяин. – Пока он в хранилище дрыхнет, здесь рук не хватает.

Сквозь щель меж прикрытыми створками ветхих ворот Чжи Юнь оглядела амбар. Стиснув в грязной ладони горсть свежего риса, У Л ун, размышляя о чем-то, сидел возле кучи зерна. Роняя за зернышком зернышко, он выводил на полу кривоватые белые знаки. Чжи Юнь пригляделась – «У Л ун». Его имя. Чжи Юнь распахнула ворота. У Л ун не подн ял головы. На его оголенных ступнях красовались две старые раны.

– Да ты у нас грамотный, я погляжу, – Чжи Юнь т уфлей рассеяла зерна. – «Чжи Юнь» напиши. Имя можешь моё написать?

– Я своё только имя умею, – У Л ун, поджав ноги, уселся на пыльный мешок и облапил колени руками. – Опять заявилась меня донимать. Не знаешь, насколько ты мне отвратительна?

– Ты угадай, с кем на торжище я повстречалась.

– Да с кем бы не встретилась, знать ничего не желаю.

– А встретила я господина почтенного Лю, – Чжи Юнь неосознанно дергала взад и вперед створ ворот, издававший противные слуху стенанья. – И знаешь, что мне заявил старый хрыч? Он сказал, что во мне его семя!

– Что ж, может и так. Нет под небом дешевле дешевки.

– А если действительно так? – виновато взглянув на У Л ун’а, Чжи Юнь неуверенным шагом зашла со спины и взял ась растирать ему плечи. – Скажи, если правда, от злости рехнешься?

– Едва ли, – расплывшись в кривой ядовитой усмешке, У Л ун зачерпнул горстью рис и, подбросив повыше, подставил под дождь белых зерен раззявленный рот. – Мне давно всё известно.

Он с треском жевал свежий рис, надувая округлые щеки:

– Вы думали, я дурачок, гладкий камень с дороги: в своем доме дырку заткнете, другим людям рты закупорите. Ну как, заткнули? Глупцы – это вы.

В зеницах Чжи Юнь потускнел былой блеск. В груди с гр охотом что-то разбилась на мелкие части. Последний покров, прикрывавший её тайный срам, был без жалости сорван У Л ун’ом. Невыносимое чувство стыда подкосило обмякшие члены, и с горестным стоном, исторгнутым сдавленной глоткой, Чжи Юнь опрокинулась в кучу зерна.

– Так не надо, У Л ун, – уцепившись рукой за пол уего куртки, почти заклинала Чжи Юнь. – Ты со мной по-хорошему, а? Не держи ты меня за поганую бабу.

Ей чудилось, тело её обернулось парящим под кровлей амбара обрывком бумаги.

У Л ун хладнокровно смотрел, как Чжи Юнь распласталась на рисовой куче. Мышцы лица его были недвижны, лишь в темных зрачках проступала лукавая злая усмешка:

– Раз по-хорошему хочешь, давай по-хорошему.

Вставив задвижку в пазы, он вернулся к Чжи Юнь, взявшись ловко расстегивать пуговки платья. Чжи Юнь понимала его устремленья, но не было сил дать отпор. Она только шептала, вцепившись в трусы:

– Ну не здесь же, не здесь.

Его сильные руки проворно срывали остатки белья.

– Рот закрой, – зарычал низким басом У Л ун. – Рот закрой и глаза. Их разуешь, тебя в этом виде на улицу выкину.

– Спятил совсем? Не боишься, что люди увидят?

Чжи Юнь сжала веки, последовав новой, едва объяснимой привычке во всем подчиняться У Л ун’у. Холодные грубые пальцы, как струйки воды, растекались по телу. На самых чувствительных нежных местах его руки дрожали неистовой дрожью. Как отвратительны эти толчки. Сколь безумны, груб ы и болезненны страсти У Л ун’а.

Он сыпал зерно на простертое тело Чжи Юнь. Зерна риса, скользя по ложбинке меж полных грудей, пробуждали престранный букет осязаний. Чжи Юнь затряслась мелкой дрожью:

– Ты что там удумал?

У Л ун не ответил. Он тяжко сопел, созерцая раздутое чрево Чжи Юнь, и внезапно, сжав зубы, втолкнул прямо в лоно горсть риса. Чжи Юнь от испуга раскрыла глаза:

– Одурел? Ты чего?!

У Л ун крепко вцепился в ее трепетавшие ноги:

– Закрыла глаза, я сказал!

– Чтоб ты сдох! – прикрывая руками лицо, голосила Чжи Юнь. – Ты, скотина, собрался мне брюхо порвать? Позабыл, у меня там ребенок?

– Чего разревелась? – всё также сопя, продолжал свое дело У Л ун. – Это рис. Он почище вонючей елды. Не по нраву тебе? Оттого что тупая дешевая дрянь. Я тебя научу, как быть правильной бабой.

– Ты дальше так будешь, я жить с тобой, гад, не желаю, – Чжи Юнь колотила ему по спине кулаками. – Уж если женился, смирись. Ты по-доброму что ли не можешь? Убить меня, псина, собрался?

– Чуток опоздала с речами.

У Л ун сплюнул н апол, подн ялся, пошел, потирая ладони, к воротам и, выставив ногу во двор, обернулся, окинув Чжи Юнь беспощадным презрительным взглядом. Та с мертвенно бледным лицом выбиралась из кучи зерна, и с ее белоснежных телес лились зерна сверкающим ливнем. У Л ун был единственным зрителем драмы. Стенанья Чжи Юнь, неспособные поколебать тяжкий камень его очерствевшего сердца, бессильно стихали в пространстве хранилища.

Внезапный удар приключился с владельцем лабаза Большого Гуся на глазах завсегдатаев бани. Хозяин, поднявшись из теплой воды, натирал тощий стан полотенцем.

– Вы гляньте, – сказал он кому-то из старых знакомых, – лишь кожа да кости. И это на мне весь лабаз...

Вдруг глаза его вспучились, рот искривился, и следом за капелькой мутной слюны на дощатый настил с гулким грохотом рухнуло сохлое тело. Пока доброхоты тащили его на руках от купален к лабазу, уже приобретший нед уг недержанья хозяин успел окропить их одежды вонючей мочой.

Увидев, как папу заносят в торговую залу, Ци Юнь разрыдалась.

– Всё в чертовой бане торчал, – она топнула ножкой, – и глянь, до чего доплескался. А мне-то что делать?

Ус аженный в кресло хозяин навел на Ци Юнь обреченный страдальческий взгляд.

– Я всю жизнь свою в поте лица, – застревавшие в глотке слова можно было с трудом разобрать. – Ныне вы обо мне позаботитесь.

Он не сводил глаз с прилавка. На старых засаленных счетах костяшки застыли, сложившись в число – пять десятков и восемь. Как раз его возраст. Хозяин подумал, что годы его сочтены, и цепляться за жизнь с телом, чахнущим день ото дня, больше нет ни малейшего смысла.

Дня через три прекративший торговлю лабаз вновь открыл свои двери. Но сонм покупателей больше не видел за стойкой согбенной фигуры: разбитый ударом хозяин весь день одиноко сидел в темноте своей спальни. С кухни порой доносился густой едкий запах.