Су Тун - Рис

– Лекарство, конечно, расширит сосуды, – заверил Ци Юнь прописавший отвар лекарь с улицы Каменщиков, – но само не излечит болезнь. Он ведь тело трудом истомил, сердце думами вымотал. «Душу съедающий пламень» легко до удара доводит. Ты понимаешь, о чём...

На гримасу Ци Юнь было страшно смотреть:

– Не пойму, что с семьей происходит. Чжи Юнь только жрет. Для отца все заботы закончились. А как же я? Мне до см ерти тащить на себе этот драный лабаз?

Спальню хозяина переполнял тяжкий дух нечистот. Прикрываясь раздувшимся брюхом, Чжи Юнь обходила зловонный покой стороной, и одна лишь Ци Юнь что ни день «подтирала мочу, выносила дерьмище».

– Вся дрянь на меня. Что за чертова жизнь, – причитала она, отмывая родительский стан. – У меня не «шесть дланей с тремя головами».

– Ты на меня, видно, ропщешь, Ци Юнь, – испустил, сотрясаясь от резких толчков, мутноватые слезы хозяин. – А мне на кого? Мне на Небо роптать? Крах семьи уже близок. Я чувствую, «бедствия грозные над головой нависают». Ты старую вывеску, ту, что над входом, смени. Может этим отгоним несчастья.

Орудуя палкой с крюком, коротышка Ци Юнь не могла дотянуться до трепанной вывески. Надо скамью из лабаза тащить. Ци Юнь бросилась в зал и застыла на месте – за ней, ковыряясь изжеванной спичкой в зубах, наблюдал привалившийся к двери У Л ун. Весь накопленный гнев разом хлынул наружу.

– Экою рожу, бездельник, нажрал, – сунув палец У Л ун’у под нос, голосила Ци Юнь. – Видит, я измоталась – глазенки таращит как в театре. «Руки из золота, медные ноги». Пальцем бы хоть шевельнул.

Бросив спичку, У Л ун быстрым шагом направился к выходу, прыгнул под самое небо и ловким движением сдернул полотнище «с тысячью дыр и мильоном отметин».

– Ну как, шевельнул? Так на сердце спокойней?

– Дерьма-то на горсть, а кряхтенья на гору. На, новую вешай! – с по-прежнему темным лицом Ци Юнь бросила в руки У Л ун’а намотанный вкруг деревянного валика холст.

– Бесполезно, – У Л ун с презабавной гримасой обнюхивал новую надпись. – Меняй, не меняй, а лабазу конец. Предсказатель давно это вычислил.

– Ждешь? – вопросила Ци Юнь, устремив на него ненавидящий взгляд. – Дожидаешься этого дня.

Приладив над входом холстину, У Л ун, задрав голову, долго смотрел, как «бессильно трепещет» над улицей Каменщиков снежно-белая с черными знаками вывеска. Новая надпись – У Л ун это понял каким-то чутьем – означала глубокие сдвиги в судьбине лабаза. Вложив пальцы в рот, он пронзительно свистнул.

Ци Юнь, натирая рукою косяк, тоже долго тянула вверх тощую шею. Весеннее солнышко пятнами бледных лучей освещало её изнуренное, с невразумительной миной лицо, на котором страдания прожитых лет сочетались с надеждой на «тутовый лес вместо синего моря». У Л ун, возвращаясь в лабаз, налетел на Ци Юнь, ткнув локтем в её груди. Ци Юнь поняла, он нарочно:

– Скотина! Из каждого шага рад выгадать скотскую выгоду.

У Л ун, сделав вид, что не слышит, убр ался на внутренний двор.

Ему д ень ото дня всё трудней было сдерживать похоть. Полночные буйные страсти колючим плющом обвивали конечности юного тела, грозя стать в любое мгновенье помехой на трудном пути. Развалившись на цвета коричневой меди шелках, У Лун думал, насколько ж тускла и бесцветна была его прежняя жизнь в разнесчастном селении Кленов и Ив. Но всё изменилось, и кто я теперь? Я елда. С обнаженной блестящей головкой елда, что висит для прикрасы у входа в торговую залу. Никто ни читал его мыслей, не видел, как в юной душе океанским прибоем вздымаются и ниспадают валы похотливых страстей, не прознал, что под призрачным светом луны вызревает угроза лабазу.

Отягощенная плодом Чжи Юнь очень быстро приелась У Л ун’у. Естественным ходом вещей целью похоти стала Ци Юнь. Как-то раз та застала неловкую сцену – забившийся в угол У Л ун пускал слюни над малопристойного рода повязкой. Ци Юнь распахнула тяжелую створку, притиснув У Л ун’а к стене:

– Хорошенько смотри, пес бесстыжий. Насмотришься, можешь сожрать эту дрянь.

Половина залитого краской лица показалась в щели меж стеною и дверью:

– Я просто смотрел: посмотреть не подсудное дело. Мне яйца за это откусишь?

Ци Юнь рассказала сестре, но та вместо того, чтоб сердиться, взял ась хохотать:

– Теб я-то кто дернул развесить добро ненаглядное? Флаг что ли к празднику? А мужики, они все таковы: что видят, на то и кидаются.

Столь благодушный ответ озадачил Ци Юнь:

– Ну а совесть-то есть у него? А тебя не волнует? Он всё же твой муж.

Чжи Юнь, перестав ухмыляться, вцепилась в свой ноготь зубами:

– Что толку в волненьях? – огрызки пунцового ногтя один за другим облетали на ложе. – Я так перед ним виновата.

Ци Юнь отвернулась:

– Блевать меня тянет от вас.

С неуклюжим упорством У Л ун продолжал домогаться Ци Юнь, отвергавшей с брезгливою миной его притязанья. Ночами, закрыв дверь на пару задвижек, Ци Юнь забывалась тревожною дремою и как-то раз пробудилась, услышав возню: всунув в щель длинный нож, У Л ун резал задвижку. Увидев во тьме остриё Ци Юнь аж подскочила от страха. Безумная выходка больше пугала, чем злила. Ци Юнь заметалась по спальне, пытаясь найти чем бы выбить елозящий нож. Не желая тревожить больного отца, не решаясь будить любопытных соседей, она не кричала, стремясь незаметно от всех преподать наглой псине урок. Натолкнувшись в углу на известного рода горшок, Ци Юнь бросилась к двери:

– Входи же, скотина!

Ци Юнь распахнула тяжелую дверь. На крыльце истуканом застыл обнаженный У Л ун. Бледный свет проглянувшей сквозь тучи луны омывал его члены.

– Входи, – стиснув зубы, Ци Юнь размахнулась горшком, обдав гостя его содержимым.

У Л ун дико вскрикнул. Ударился оземь обр оненный нож. Хлопнув дверью, Ци Юнь одурело смотрела, как в щель над порогом вливается смрадная жижа. Лишь в это мгновенье, прижавшись спиной к косяку, Ци Юнь стала трястись в горьком сдавленном плаче:

– Что это за жизнь? Только мука и боль. Лучше смерть: так хотя бы спокойней.

Отчасти «робея в смущеньи отверзнуть уста», отчасти страшась осложнить ход болезни – она уповала на то, что, окрепнув, хозяин опять возьмет в руки лабаз – Ци Юнь не решилась поведать отцу о ночном происшествии. Но через день, войдя в спальню больного, она обомлела – лежащий в кровати хозяин сжимал в руках старый, изъеденный ржою топор. Подбежав к его ложу, Ци Ю нь отняла здоровенный колун: