Су Тун - Рис

– Еще одна рана, – У Л ун, помотав головой, обтер темя и выставил руку на солнце.

Багряная кровь, растекаясь по грязной ладони, меняла свой цвет, становясь нежно розовой...

– Каждый из вас мне оставил по ране, – У Л ун посмотрел на залитую кровью ладонь и внезапным движением вытер ее о лицо обомлевшей Ци Юнь. – Вот теперь не отвертишься. Точно пойдешь за меня.

Ци Юнь не успела отпрянуть, и щёку украсил слой липкой, густой, холодеющей крови. Едва не лишившись рассудка, Ци Юнь вдруг припомнила, как незадолго до смерти отца, тот пытался всучить ей топор. Она с бранью помчалась в пустые покои и, встав на колени, нащупала в плотной, скопившейся под ветхим ложем пыл ирукоять. Сжав холодный топор, проклиная У Л ун’а, Ци Юнь неподвижно стояла у ложа. В ней не было смелости, выбежав вон, расколоть ему песью башку, и от этого в сердце ее умножались тоска и отчаянье. Пол устилала стодневная пыль. Потолок и всю утварь окутали сети седой паутины. На полке по-прежнему высилась куча лекарственных трав. Ци Юнь ткнула в нее топором – черный сонм безымянных букашек рванул во все стороны. Выронив н апол топор, Ци Юнь, вспомнив отца, захлебнулась в рыданиях. В зеркале, пыльном и мутном, она разглядела свое искаженное горем лицо: пожелтевшее, тощее. Яркой мазней старомодных румян на щеке запеклась кровь У Л ун’а. Ци Юнь отдирала кровавую корку платком – темно-красные хлопья спадали на ложе.

– Мама, отец, вы сгубили меня, – причитая, взывала Ци Юнь к духам прежних владельцев лабаза. – Я брошена вами. Одна. Что мне делать? Неужто идти за него, за паскудного злобного пса?

Утомленная плачем, Ци Юнь преклонила колени. Залитые влагой глаза озирали замшелый покой. Раздавался в ушах перестук изможденного сердца. Полуденный свет, проникая меж ставен окна, пробивался сквозь щели в бамбуковой шторе. Ци Юнь коченела. Ей чудилось, эта весна – спавший долгие годы огромный прожорливый зверь, что, внезапно проснувшись, пришел поглотить ее тело. Весна нескончаемой стужи, весна бесконечного мрака.

Брак, заключенный У Л ун’ом с сестрой своей бывшей жены, взбудоражил всю улицу Каменщиков. Заковыристость дела зашла за предел самых смелых фантазий. С растерянным видом о свадьбе судачили женщины возле реки. По трактирчикам, ч айным скандал обсуждали мужчины. Все сплетни крутились вокруг одного обстоятельства, всенепременно будившего приступы смеха. Какой-то кузнец пустил слух, что хозяйство У Л ун’а намного длиннее и толще елды заурядных людей. Он как будто бы клялся, что это чистейшая правда, поскольку линейкой де мерил сей дивный предмет.

После полудня порыв налетевшего ветра подн ял простыню, что сушилась на длинной бамбуковой жерди, пронес над стеной, окружавшей лабаз, и забросил на двор расположенной рядом красильни. Работник, доставший находку из чана, увидев овальный подтек на нетронутом краской конце простын и, поспешил сообщить о находке хозяину. Мигом признав в ней добро из лабаза, владелец красильни – отчасти желая сыграть злую шутку: лабаз и красильню давно раздела вражда; и отчасти страшась, как бы женская кровь не внесла в его дом «дух несчастья» – отнес простыню кузнецам.

У Лун спешно направился кузню. Увидев на смуглом лице серповидные оттиски женских ногтей, кузнецы без рассказа о сальных подробностях пр остынь ему возвращать не желали. С м иною радостной и беззаботной У Л ун лишь мотал головой да смеялся, сказав, наконец-то:

– Ци Юнь потекла.

Покатившись со см еху, работники кузни отдали У Л ун’у добро. Скомкал простынь, засунул подмышку, тот вдруг, изменившись в лице, оглядел кузнецов и всю улицу яркими, словно зажженная свечка, глазами:

– Все бабы дешевки. Увидите, я ее так буду драть, что при виде меня под себя начнет гадить со страху.

Вернувшись, У Л ун поискал по лабазу Ци Юнь, поспрошал у работников, ткнулся в закрытые двери амбара. Сквозь щели меж планок виднелась худая спина, выступавшая гладкой доской из коричнево-красной лохани. Вот уже несколько дней как Ци Юнь пропадала в амбаре, пытаясь – занятье, по мненью У Л ун’а, лишенное всякого смысла – отмыть оскверненное лоно. В амбаре плескалась вода, очертания тела Ци Юнь окружала мерцающим светом гора белоснежного риса. Елда напряглась как железный пруток.

– Открывай! – У Л ун двинул по двери амбара.

Женская плоть, окруженная рисом, или же рис, облегаемый женскою плотью, всегда пробуждали в У Л ун’е животную страсть.

– Отвори!!

– Белым днем хоть отстань. Надоел хуже смерти.

У Л ун со всей мочи тряс хлипкую дверь, что готова была вот-вот выпасть из п етель.

– Животное, ночью и днем не оставит. Плевать, что работники слышат?

Увидев, что дверь скоро рухнет, Ци Юнь закричала: «Скотина, нет сил на тебя!», второпях поднялась из лохани, накинула платье, пошла открывать.

– Ты и вправду скотина: ни капли стыда. Среди дня что удумал?

Одежду Ци Юнь пропитала вода. Капли влаги дождем ниспадали с волос и лодыжек. У Л ун закрыл двери. Рука его нервно терзала промежность. В глазах полыхал бесноватый огонь, повергавший Ци Юнь в бессознательный страх.

– Ты иди и ложись. Прям на рисовой куче.

– Сейчас не годиться, – Ци Юнь попыталась толчком отодвинуть от двери У Л ун’а. – Не видишь, я моюсь?

– Плевать на тебя: я ##аться хочу. Моя баба, хоть вусмерть могу за##ать.

Облапив покрепче Ци Юнь, он повлек ее к рисовой куче. Ци Юнь верещала, неистово метя ногт ями в лицо:

– Только тронь, удавлюсь! На глазах у тебя удавлюсь!!

Он презрительно хмыкнул:

– Лишь сдохнешь напрасно. Жену отодрать – не подсудное дело. Как вы##у, так и давись. Не держу.

У Л ун бросил Ци Юнь на вершину мерцающей кучи, и влажное тело, увесисто плюхнувшись в рис, расплескало как капли несчетные зерна. Стекавшие п од ноги зернышки риса, змеиный изгиб позвонков от загривка до низа спины пробуждали влечение в сердце, мутили рассудок. У Л ун издал горлом ребячий взволнованный крик.

Под вопли пытавшейся драться Ци Юнь У Лун вновь воплотил наяву тайный сонм вожделений. Сжав в потной ладони сверкающий рис, он неспешно всып ал зерна в лоно жены. Наконец, возбужденье иссякло. Скатившись по рисовой куче, лениво напялив штаны, он лежал и жевал свежий рис, внемля сдавленным стонам и нудным проклятьям: «Скотина, скотина, скотина...». У кучи зерна он приметил лохань: