Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара

– Привет. Прости, это мой брат. Приехал погостить.

Хотя мы с Мариной считались всего лишь друзьями (она так считала), мне было приятно, что она оправдывается.

– Я звонила сегодня, чтобы поздравить с днем рожденья. Но было занято.

Эти ее слова вызвали у меня странный прилив тепла в груди – значит, она помнит, когда у меня день рожденья! Я закрыл глаза и представил себе ее – она сейчас перебирает пальцами свою огромную косу.

– Да, я был занят, – сказал я, имитируя спокойствие. – Праздновал. Я звоню по важному делу.

– Сейчас, подожди, я выйду в коридор, – в трубке хлопнула дверь. – Говори.

– Нет, сначала ты скажи: какие слова ты сегодня выписала себе на руку?

(Я мысленным взором видел, как она улыбается и смотрит на тыльную сторону ладони.)

– «Get over – преодолеть» и «wisdom – мудрость». А у тебя – какие?

Я посмотрел на свою руку – синие буквы почти стерлись за день.

– «Imaginary – воображаемый» и «fracture – перелом».

– Перелом? Какие-то у тебя мрачные слова все время.

Я еще раз посмотрел на руку.

– Почему мрачные? Это ведь просто слова.

– Ошибаешься. Слова – это всегда непросто, – она вздохнула. – Я стараюсь писать на своей руке только положительные понятия вроде «мудрость» и «преодоление». Как-то мне страшновато писать что-то плохое – вроде «перелом» или «ненависть», – боюсь накликать беду, наверно.

Я засмеялся.

– Да, но если ты будешь так делать – ты не сможешь нормально говорить по-английски. Для правдивого описания жизни нужны именно плохие слова.

Она молчала. Я представлял себе, как она хмурится.

– А зачем ты звонил вообще?

Я встрепенулся.

– А, ну да. Я звонил сказать, что завязал.

– В смысле?

– Ну, помнишь, я говорил, что собираюсь бросить живопись? Так вот – я сделал это. Убрал все инструменты в дорогой, многоуважаемый шкаф – и запер его. Ключ теперь висит у меня на шее, на веревочке.

– И? Как ощущения?

– Странно. Чувствую себя курильщиком, затушившим последнюю сигарету.

– Забавная метафора. Ты же понимаешь, что курильщики – люди слабовольные? Я бросала уже четырнадцать раз.

– Понимаю. Поэтому, чтобы избежать рецидивов, я хочу отдать ключ от шкафа тебе.

Возникла пауза.

– Ну что ж… даже не знаю, что сказать, – пробормотала она. – Что в таких случаях говорят?

– Да ничего не говорят. Просто спрячь его и не отдавай мне до тех пор, пока я не приведу достаточно весомых аргументов.

– Каких аргументов?

– В защиту живописи.

– Аргументов в защиту живописи? Ты что – решил стать адвокатом?

– Нет. Маляром.

***

В детстве я думал, что малярия – это болезнь маляров. Примерно так: укус комара – и инфекция разносится по организму; б-бац! – и через час человек ощущает неодолимую, болезненную тягу к краске – он хватается за валик и начинает лихорадочно марать стены.

«О господи! – думают родные. – Его укусил малярийный комар – и теперь он превращается в маляра! Что же делать?»

Но в жы-ызни все оказалось гораздо проще…

Я недолго искал работу – на поверку оказалось, что маляры и штукатуры нужны везде. Было даже немного обидно, что меня взяли без всяких резюме и собеседований. Уже через неделю я виртуозно управлялся с валиком и шпателем. Моей задачей была реставрация концертного зала в провинциальном театре…

…несколько лет назад театр «Новая жизнь» сгорел вплоть до бетонного скелета. Прокуратура так и не выяснила причины пожара, и после ленивого расследования дело закрыли с формулировкой «короткое замыкание», причем осталось непонятно, где именно «замкнуло» – в театре или в прокуратуре.

Теперь на бывшем пепелище появились тонны отечественных стройматериалов и сотни иностранных рабочих; и те, и другие никуда не годились. Из русских, кроме меня, здесь был только сторож, Михалыч, и прораб, Евгений Васильевич Вкуснятина, который заглядывал на огонек примерно раз в неделю, чтобы посмотреть, как не -продвигается работа. Вообще, наблюдая за неторопливым течением здешней жы-ызни , я понял, что фирма-подрядчик не очень-то заинтересована в окончании стройки: сроки сдачи проекта отодвигались уже три раза. И каждый раз все повторялось с поистине ритуальной точностью: приезжал толстогубый чиновник из министерства-чего-то-там… он был настолько кругл и велик, что, сдается мне, его планетарных масштабов тело имело собственную гравитацию. Проходя сквозь дверные проемы, он втягивал живот и вздыхал, как пуфик, на который неосторожно присели. Когда он пожимал мне руку, мне казалось, – ковырни его ладонь, и внутри увидишь сдобный мякиш с изюмом. Мы так его и называли: «Мякиш». Он долго в окружении свиты блуждал по катакомбам в оранжевой каске, потом, глядя на чертежи, темпераментно тыкал пухлым пальцем в центр ватмана и заявлял, что каркас недостаточно укреплен или что акустика сцены никуда не годится. Окружавшие его Балагановы и Паниковские глубокомысленно кивали. На «укрепление каркаса/улучшение акустики» выделялись какие-то «субсидии», и на объект завозили новые фанерные пластины и пеноблоки, неотличимые по качеству (точнее – по отсутствию оного) от прежних.

Главной проблемой для меня стала краска – ох! с какой ностальгией я вспоминал тонко пахнущую акварель, ведь на стройке в качестве основного материала мне предоставили фальсифицированную токсичную дрянь, замешанную на толуоле. Работать с ней в помещении – чистое самоубийство; вонь была такой густой и стойкой, что даже ветер, кажется, брезговал залетать в открытые настежь окна. Меня мучили мигрени и – иногда – галлюцинации: например, один раз мне вдруг почудилось, что я стою не на полу, а на стене. Я попытался было аккуратно переползти обратно на пол, но ничего не вышло. Тогда я стал кричать. В комнату вбежали монтажники, и, увидев, что все они тоже стоят на стенах, я испугался еще больше. Меня за шкирку вытянули на свежий воздух, и уже там я провалился в обморок от передозировки кислорода. Рабочие, в принципе, народ не злой, но слабость не прощают: история о том, как я перепутал стену с полом, быстро стала любимым застольным анекдотом, и меня окрестили «человеком-пауком». С тех пор я не зову на помощь…

Внутри театр напоминал ленивый муравейник – таджики и молдаване с места на место таскали стройматериалы, играли в карты-нарды, ругались, спорили, курили. Раз в неделю приезжал Вкуснятина и угрожал всех уволить. Закипала деятельность: в кратчайшие сроки возводились новые стены, разрасталась электросеть и отопительная система – и лишь post factum выяснялось, что в стенах забыли сделать дверные проемы, а провода и трубы никуда не ведут.

Это зазеркалье по-настоящему угнетало: я не мог привыкнуть к тому, что самый благородный и самоотверженный труд здесь – все равно сизифов. Я все больше убеждался, что у России две беды: равнодушие и ремонт.