Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара

– Они разные.

– Браво, Шерлок! Еще варианты?

– Левый снимок светлее.

– Верно. Что это значит?

Зачем она приехала? Зачем?

– Художник использовал более плотные виды красок?

– Ве-ерно, – я посмотрел поверх очков на девушку в первом ряду. – Откуда вы знаете?

– Я читала учебник.

– Ах да, учебник. Их еще читают? Что ж, ладно, вы молодец. Что вы еще можете сказать об этих снимках?

Девушка смущенно опустила взгляд.

– Ничего.

– Верно, – сказал я. – Ничего. Потому что на самом деле рентгенография – это не панацея от всех болезней. ( Зачем она приехала? ) В течение всего времени обучения вам будут вбивать в голову информацию о самых разных технических приемах обнаружения подделок: инфракрасное излучение, например, выявляет первоначальный рисунок автора, сделанный карандашом и скрытый под слоями красок. Ультрафиолет вызывает люминисценцию лака, которым покрыт авторский слой картины. Проблема в том, что все это – лишь техника. А технику легко обмануть. Именно поэтому так важно, чтобы вы – вы все! – научились видеть настоящие вещи собственными глазами, без помощи всех этих прибамбасов. ( Зачем она приехала? ) Любой математик должен уметь складывать и делить семизначные числа вручную, без всяких калькуляторов – иначе он хреновый математик. И точно так же любой искусствовед должен уметь видеть технику мазка и оттенки красок невооруженным глазом. Знайте главное: разница между художником и имитатором заключается в том, что второй целиком зависит от приемов первого. ( Что она здесь делает? ) И это всегда – всегда! – проявляется в деталях: в игре светотени, в морщинах, складках одежды. У настоящей картины есть характер. Именно по «характеру» эксперт может отличить имитацию от оригинала, – я нажал кнопку на пульте, и проектор выплюнул на экран третий слайд. – Перед вами еще одна картина Ликеева «Возвращение Платона в Академию» и, соответственно, ее подделка. На первый – да и на второй – взгляд они идентичны. Рентгенография здесь не поможет, ведь имитатор постарался на славу: он использовал краски той же плотности, что и мастер, и даже умудрился состарить холст (о том, как он этого добился, мы поговорим на следующей лекции). ( Что ей нужно? ) Но если вы приглядитесь, вы увидите, что на левой картине контраст между светом и тенью сильнее – она более тщательно прорисована. А теперь ответьте: какая из картин – оригинал?

В аудитории поднялся гомон – молодежь совещалась. А я, набравшись смелости, снова окинул взглядом задние ряды – старался разглядеть лицо рыжей девушки на задней парте. Она была в очках – в прямоугольной черной оправе. В тех самых (или я просто додумываю реальность?), в них она была в тот день, когда мы познакомились – и когда расстались. И мне хотелось крикнуть: «Катя, это ты? Что здесь делаешь?»

– Левая! – крикнул один из студентов.

– Почему левая? – спросил я, всеми силами стараясь уследить за собственной лекцией.

– Она лучше нарисована – вы же сами сказали!

– Ошибаетесь, – я выдохнул. – Я сказал, что она более тщательно прорисована, а не нарисована . Это разные вещи. На самом деле, именно левая картина – подделка. Ее выдает излишняя старательность. Вот четвертый слайд – фрагменты тех же картин крупным планом. Справа настоящий Ликеев, слева – имитатор. Видите разницу? Мазок Ликеева более тонкий и воздушный, потому что художник не задумывался о том, как сильно он давит кистью на холст; имитатор же, наоборот, слишком усердствовал в своем стремлении быть похожим – и эта искусственность проявилась в движениях его кисти: слишком контрастные цветовые переходы выдают его с потрохами. Видите? Нет? Ну и ладно, это придет с опытом.

– А можно спросить? – поднятая рука в последнем ряду.

– Да?

– И все-таки: что же случилось в Питере в 2003-м?

Я уже не обращал на шутника внимания – просто ждал, когда утихнет смех.

– Еще вопросы?

– Да, – девушка в первом ряду подняла руку.

­– Я надеюсь, ваш вопрос не про Питер?

Она быстро замотала головой.

– Хорошо – задавайте.

– Вы сказали, что вы специалист по творчеству Дмитрия Ликеева.

– Да.

– А почему вы выбрали именно его?

Я молчал – долго и растерянно. Я мог бы рассказать студентам, что одна из картин Ликеева, «Наводнение», висела в комнате для гостей в нашей усадьбе. Я мог бы рассказать им, что эта картина – единственное, что отец не стал продавать, когда наше прошлое пустили с молотка. Я мог бы рассказать им, что она путешествовала с нами в течение нескольких лет, пока однажды просто не исчезла вместе со всем багажом во время очередного переезда, и что после этого мои родители расстались. Я мог бы рассказать им все это – но зачем? В конце концов, к искусству это не имеет никакого отношения.

Я бросил взгляд на заднюю парту, возле двери – но парта была пуста…

***

Лекция длилась мучительно долго – чем ближе к концу, тем длиннее становились мои паузы – и раздавшийся в коридоре звонок был подобен благовесту. Студенты зашуршали, загремели, собирая вещи. Парадокс, но некоторые даже благодарили меня, проходя мимо. Интересно, за что? Или это – всего лишь вежливость?

***

Домой я возвращался затемно, с таким ощущением, словно только что пробежал марафон.

«Что это было? Она – или я просто скучаю? Нет, все, хватит, я устал, сейчас почищу зубы – и под одеяло».

Я поздоровался с Олегом Фомичом, отказался от его «экскурсии», поднялся на второй этаж и уже полез в карман за ключами, – но дверь вдруг распахнулась прямо у меня перед носом, и навстречу вышла Марья Петровна, жена Олега Фомича.

– Мое терпение лопнуло!

Она стояла, воинственно уперев руки в боки, усохшая, костлявая, похожая на готическую букву «Ф». На голове у нее, как всегда, красовался парик, имевший округлую форму и похожий, скорее, на спящего кота, чем на волосы. Мне казалось, что если ткнуть в него палочкой, он проснется и расцарапает хозяйке лысину.

– Обычно о выселении предупреждают хотя бы за неделю, – сказал я.

– Я устала предупреждать, – прохрипела старуха. – Мой муж, может, и склеротик, но я все помню! Все! Я не занимаюсь благотворительностью. Забирай манатки!

В углу стояли три картонные коробки из-под телевизоров с моими вещами. Пойти мне было некуда, но и упрашивать эту подставку для парика я не хотел – поэтому просто подошел к коробкам: проверить – все ли вещи на месте.

– Постойте-ка. А где мои картины? Где инструменты, мольберт? Они были в сундуке, в шкафу.

– Они там и останутся, – сказала костлявая. – До тех пор, пока ты не оплатишь долг.

«Отлично! – подумал я. – Еще один долг и еще один ультиматум. У меня скоро будет коллекция».

Я повернулся к хозяйке и попытался состроить трогательную мину.