Иван Сажин - Полигон

Разумеется, теоретически он знал, что обучение и воспитание — единый процесс, и на словах был за такой процесс. Но поскольку больше налегал на обучение, то не всегда придерживался золотого правила, а то и пренебрегал им. И словно в назидание ему, поведение Виноходова напоминало о тонкости и сложности воспитательной работы.

«Имениннику» задавали вопросы, и он стоял злой, неуступчивый, щуря глаза. Поднялся Индришунас, который до этого был в дружеских отношениях с ним. Хмурясь и глядя не в лицо ему, а куда-то на мундир, начал:

— Вот ты, Гурьян, сказал нам: выпил потому, что тебе изменила девушка — вышла замуж за другого…

— Ну, сказал. Мало ли что можно сказать!

— Да нет, ты не увиливай. Ты же говорил мне совсем другое, когда перед отъездом на полигоне получил от Жанны письмо… Может быть, повторишь сейчас при всех?

— Кому это надо? — презрительно отмахнулся Виноходов.

— Нам это надо! — В голосе Индришунаса вдруг появились жесткие нотки. — Если ты боишься, то придется повторить мне. — Механик чуть выждал и продолжал при общем молчании — Ты тогда сказал: «Слушай, Ионас, у меня потрясная новость!.. Жанка вылетела замуж, и за кого?.. За какого-то инженеришка с тощим окладом. Вот же дура ненормальная! Не могла посолиднее чувака найти». — Он повернулся к Гурьяну. — Верно я говорю?

В ответ — ни слова.

— Ну молчание — тоже согласие, — насупленно молвил механик. — Значит, у тебя не было причин для выпивки, и выдумал ты все для того, чтобы разжалобить нас, чтобы тебя не слишком больно хлестали за твой некрасивый поступок. — Он вытер вспотевшее от усердия лицо носовым платком и сел.

Поднялся сержант Адушкин, заговорил протестующим голосом:

— Тут надо внести уточнение: у солдата нет причины для выпивки и не может быть… Помню, мой отец рассказывал про ночной бой. Немцы неожиданно атаковали наши позиции. Все вскочили, схватились за оружие. Нападение отбили, нанесли врагам урон, да и сами потеряли многих товарищей, погиб любимый командир. Вернулись в землянку и опешили: один боец спит себе, как ни в чем не бывало. Еле-еле растолкали его. Пьян в стельку! Вечером ходил со старшиной получать ужин, встретил земляка из снабженцев, раздобыл флягу спирта.

Адушкин помолчал, кашлянул от приступа волнения.

— У того бойца как будто тоже была причина: земляка встретил. Привела эта причина к беде. Суд был короткий, на месте, под горячую руку… Так что, если у кого есть охота искать причины для выпивок, не забывайте, к чему это иногда приводит.

«Молодец все-таки Адушкин! — подумал комбат. — Ах, молодец… А Виноходов оказывается еще тот фрукт. Как был бессовестным лгуном, так им и остался. Панькаться с ним нечего».

Слово попросил механик младший сержант Савчук. Это был белокурый, мускулистый, бодрый крепыш. Выйдя на трибуну и поерошив короткие, зачесанные набок светлые волосы, начал с иронией:

— Мы с Виноходовым одногодки, вместе пришли сюда из учебки. А шо ж получается? В мене давно второй класс, готуюсь на перший, а он от третьего оторваться не может. Прирос к нему! Получается, шо человек не думает о службе. Как пришел в армию ничего не знающим, так и уйдет с низкой солдатской квалификацией. И как был рядовым, так рядовым и остался…

После Савчука выступил заряжающий Усачев, солдат первого года службы. Честный, простодушный парень с темными пятнышками от угрей на лице, он сильно волновался. Коротко и шарообразно остриженные волосы на его темно-русой голове стояли дыбом. Он говорил не очень складно, с паузами:

— От Гурьяна только и слышишь: вкалывайте, салаги, а мы свое уже отслужили… Пойдем, салага, в столовую, кефиром угощу, потом отработаешь за меня на кухне. — Пауза. — А я в колхозе хребтил до армии. Да… И мне уже повестку принесли. Да… А трактор я не бросил: пахота осенняя шла.

— К чему вы клоните? — спросил Адушкин, когда оратор сделал очередную затяжную паузу.

Вопрос помог Усачеву сформулировать свои мысли.

— К чему?.. Что как там трудятся до последней минуты, так и в армии надо служить до последнего дня. А не кричать за полгода вперед по-куриному, что ты яичко снес. У меня все.

В выступающих не было недостатка, и виновнику пришлось выслушать немало язвительных, осуждающих слов. Наконец дошел черед и до него.

— Нам хотелось бы знать, как вы сами расцениваете свой поступок, и как думаете вести себя дальше, — молвил Адушкин, обращаясь к Виноходову.

В наступившей тишине тот поднялся, явно рисуясь под многими, нацеленными на него взглядами. На чернявом лице читалось презрение ко всему происходящему.

— А мне нечего сказать! Кончайте, надоело слушать.

Это был вызов, и комсомольцы почувствовали сразу.

Установилась наэлектризованная тишина. Затем по рядам собравшихся прошло какое-то решительное движение.

— Брось хорохориться, Гурьян! — предостерег его Индришунас.

А Савчук насмешливо обронил:

— Ишь поднадул губы, распрындился!

Послышалось еще несколько возмущенных замечаний. У председателя собрания заметно посуровело лицо, напряглась кожа на лбу.

— Тихо, товарищи! — потребовал он, поднимаясь. — Это не каприз — это оскорбление, пощечина всем нам. — Адушкин помолчал, обводя взглядом лица танкистов. — Да, это пощечина! И мы требуем, чтобы Виноходов сейчас же извинился.

Забияка выпрямился, воинственно расправив плечи, заговорил с саркастической насмешкой:

— Большой привет с большого БАМа! Вы шпыняли меня, как пацана, осмеяли, а я перед вами же буду извиняться! Хорошенькое дело придумали. Развели тут детский сад. — Он раздраженно дернул плечами и отвернулся к окну. Дескать, вот как презирает всю эту воспитательную канитель.

Короткие брови сержанта Адушкина плотнее сошлись на переносице, в голосе захмурилась угроза:

— Еще раз требую: извинитесь за нанесенное всем оскорбление!

— А я не буду! — кликушески изломался солдат. В глазах, устремленных на комсомольского вожака, был вызов. — Сказал, не буду, и точка. Что вы мне сделаете? Ну что?

— Ведите себя прилично, Виноходов! — вмешался Чугуев, и осуждающе покачал головой. — Не забывайте, где вы находитесь.

В ленкомнате нарастал ропот возмущения. Теперь говорили все.

— Тише, товарищи! — недовольно воскликнул Адушкин, а когда шум улегся, продолжал: — Виноходов уверен, что мы ничего не сделаем ему. Видимо, на любое из взысканий, какое объявят, он попросту начхал. Что ж, давайте подумаем, как быть.

Собрание снова взбудоражилось. Слышались выкрики:

— Влепить ему строгача!

— Написать на завод, где он работал!..

Сержант наклонился к замполиту батальона, советуясь. Потом выпрямился с той непреклонной решимостью, которая присуща уверенным в себе людям. Поднял руку, дождался, когда утих шум, заговорил спокойно, рассудительно: