Иван Сажин - Полигон

— Приходите через часок к озеру. Вместе посмотрим на вечернюю зорьку… Боитесь, да?

Сказал наудалую, почти уверенный, что получит насмешливый отказ. А она вдруг вздохнула:

— Не шути, хлопец! Вот возьму и приду. Весна ведь…

Сердце у него запрыгало испуганно и пылко.

— А я на шучу. Приходите, рад буду…

Свидание вышло хмельное, беспамятное. А затем начался отрезвление, и потому сегодня Люба заговорила о муже, маме и детях. «Эгоистка она, купринская Шурочка, — досадовал Анатолий, не в силах заглушить тоски, обиды, разочарования. А между тем надо было как-то примириться с неизбежным, и он пожурил себя: — Советовал тогда отец: женись, Толька! И девка была приглядная, высоконькая, из соседских, и нравились тебе. Надо было послушаться старого. Теперь она замужем. А говорят, любила меня: сама подругам признавалась… Теперь вот бесишься».

Кто-то звал его. Русинов высунулся из люка — рядом с танком стоял сержант Адушкин с разгоряченным веселым лицом.

— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнили, — доложил он.

Анатолий выбрался на корму, пружиняще спрыгнул на землю и сказал:

— Хорошо, ребята. Все там у них погружено?

— Вроде бы все… Да вон они уже поехали!

— Ну и ладно.

В это время прозвучала команда по машинам, и через пять минут бронированная колонна двинулась в путь. Семнадцать километров кое-как одолели за три часа, — много было задержек у переездов. В часть прибыли благополучно. Завтра — парковый день. Танки будут отмыты, очищены от пыли и грязи, их поставят в бокс до следующего похода на полигон.

Экипажи построились впереди своих машин. Загоров, как обычно, собрал в полукруг офицеров. Маршем он был доволен, распоряжения отдавал кратко. В заключение сказал:

— Завтра обслужить технику так, чтобы комар носа не подточил. А сейчас людям можно отдыхать. Командирам — тоже. В батальоне до отбоя остается капитан Приходько. Все, свободны!

Комбат вскинул руку углом, и офицеры, отдавая честь, начали расходиться. На засмуглевших, обильно запыленных лицах сияли усталые улыбки. Рыжеватый горбоносый лейтенант Винниченко, заглянув в карманное зеркальце, уже острил:

— А слышали, что в армии есть три степени грязности?.. Грязные, очень грязные и — танкисты!

— Ничего, сейчас отмоемся, — со смехом отвечали ему.

Доставали из танков чемоданы, шинели, стряхивали с себя пыль, снимали танкошлемы и комбинезоны. Личные вещи отправляли в ротные кладовые, наскоро ополоснувшись под кранами, спешили домой.

Вышли из городка и друзья-лейтенанты. Дремин был оживлен, говорлив. Трехнедельная полигонная страда позади, и теперь хотелось разрядки.

— Что хмуришься, Толя?

— Да так, — обронил Русинов; краснея и оглядываясь по сторонам, грустно добавил: — Да, Женя, ты, пожалуй, прав: не нужно мне водиться с той молодкой.

— Конечно, не нужно! А ты что, чудак, до сих пор сомневался?

— Не то, чтобы сомневался, а так… обдумывал.

— Тут и обдумывать нечего. Как ни крути, плохо. И кончилось бы это наверняка плохо. Так зачем тебе новое приключение на шею?

Евгений говорил громко, возбужденно. Анатолий снова беспокойно оглянулся: к счастью, поблизости никого не было… Товарищ прав. И может, к лучшему, что Люба сразу порвала с ним? Так что нечего унывать. И дела по службе налаживаются, и погода хороша. Солнце уже повернуло к вечеру.

— Все верно ты говоришь, — согласился он. — Только слушай, Женя, я тебя очень прошу: никому об этом ни слова!

Дремин снисходительно усмехнулся.

— Понял, не беспокойся. Умрет во мне.

Лейтенанты дошли до офицерской гостиницы, открыли свою комнату, — она показалась до того родной и уютной, что оба невольно растрогались. Прилегли каждый на свою койку: занемевшая от долгого сидения в танке спина просила отдыха.

В комнате было чисто и уютно: чьи-то заботливые руки навели здесь порядок. Должно быть, уборщица недавно заглядывала. Шкаф закрыт и в дверце торчит ключ. А сбоку, приколотый кнопками, белеет бумажный квадрат, где нарисован четкий круг с синей передвижной стрелкой. По кругу — секторы (очередное изобретение Русинова). В них написано: спортзал, кинотеатр, Дом офицеров, библиотека. Уходя после службы куда-либо, оба вместе или каждый порознь, друзья ставили стрелку на ту надпись, где они будут находиться. Таким образом, найти их было просто.

— Да-а, приятно вернуться в родные пенаты! — удовлетворенно молвил Евгений, глядя на «Аленушку»: та пригорюнилась на стене, над его койкой.

— Что верно, то верно, — подтвердил Анатолий; снял с гвоздя гитару, побренчал, настраивая. — Чувство такое, будто возвратился домой. Хотя, понятно, дом холостяцкий, не больно ласковый.

Евгений живо повернулся к нему.

— Толя, твои мысли начинают принимать опасное направление. Не забывай, что ты давал клятву, когда вступал в союз холостяков.

Оба рассмеялись. Был когда-то среди курсантов училища такой союз. Был да сплыл. Их товарищи, став офицерами, разъехались по разным гарнизонам. Многие давно женаты. А вот они двое еще держатся.

Настроив гитару, взял аккорд:

У Русинова был довольно приятный голос.

— Да, песенка хороша, — одобрил Евгений, когда Русинов умолк. — Знаешь, какую напоминает она мне?.. Мать ее любила. Там есть такие слова: «Покори-ила студентка-медичка непокорное сердце мое-о-о…»

— Вспомнил, вспомнил! — рассмеялся Анатолий, перебивая товарища. — Слушай. Мы ее когда-то в самодеятельности для забавы разучили…

Он пропел несколько куплетов и вдруг отложил гитару.

— Знаешь, Женька, что я подумал?.. Скоро выходной, не махнуть ли нам в субботу после обеда в театр?

— В театр? — Евгений приподнялся, снял с себя ремень и полевой мундир. — Так тебя Петрович и пустит!

— Пустит, куда он денется. Скажем, пришла пора невест глядеть. Если их нет здесь, то придется искать в другом месте.

— Ты смотри, о чем он мечтает!

— Жизненный вопрос… А то придут женатики с личной собственностью в Дом офицеров, и как только пригласишь какую на танец, так и косятся от ревности.

— Ты бы не косился?

Анатолий достал спортивные штаны, тапочки, переоделся.

— Откуда я знаю! Но чтобы на меня не косились, надо жениться. Надоели до чертиков холостяцкие стены. И ты, Женя, с твоими целомудренными проповедями надоел…

— Спасибо за комплимент! — Евгений гибко согнулся, присел несколько раз, разводя руки в стороны. — Пошли умываться, жених!

— Не обижайся. Я к тому сказал, что всему, видать, свое время.

— Ишь, как запел после уединенной встречи с чужой женой!

— Женя!.. Ты же дал слово.

— Не буду, не буду. Забыл, прости.