Инна Александрова - Свинг

Сейчас в российских городах часто убивают людей неславянской внешности. Когда-то такое было ЧП национального масштаба. Теперь все притерпелись. Как показывает наш опыт и опыт других стран, причина — шовинизм верхов и национализм низов.

У правящего класса популярна идеологема: нация должна пробудиться и встать с колен. Ничего дурного в этом нет, но подобная политика требует предельной технологичности и аккуратности, а преувеличение национальных достоинств ведет к запусканию механизма национализма и ксенофобии. И все это — неизжитый имперский комплекс. Комплексы в правящих кругах, конечно же, были и остались. И чиновничество, и депутаты не видят в этом ничего страшного: «дети резвятся»… А ведь этнический радикализм в любой момент может направить свою агрессию не только против внешнего «врага», но и устоев самого государства.

Почему национальная проблема обострилась именно сейчас? Да потому что распалась империя, проиграли в «холодной войне», усилился шовинизм правящей элиты.

Что может спасти от заразы? Только воспитание в духе толерантности, начиная с детского сада. И понимание того, что, если делаешь плохо «черненькому», тебе, «беленькому», тоже достанется: убьют, сожгут, изувечат.

Еще в начале девятнадцатого века Александр Сергеевич писал:

В сорок третьем Яша заканчивает академию, и хотя просится на фронт, его направляют военпредом на Казанский авиационный завод. Он присылает вызов Цыле и Сарре, и мы решаем, что они должны немедленно выбираться из Айдабула — пока и им в паспорта не поставили соответствующий штамп. Весной сорок третьего они уезжают.

Дядю Сашу Юнемана забирают в трудармию, папу — нет. Почему так — никто не знает. Но они, Юнеманы, начинают злиться на нас, как будто мы в чем-то виноваты. Дружеские отношения разлаживаются. Позже Елена, жена Юнемана, уезжает в Подмосковье, где дядя Саша работает механиком на шахте.

Зато хорошие отношения складываются с Крессами и Страдами. Крессы живут в доме напротив. В Айдабуле они — с довоенных времен. Кресс — завпроизводством на заводе, Надежда Филипповнадома. Их сын Владик, старше меня на два года, мальчишка добрый, отзывчивый. Учит правильно ходить на лыжах, а сам, распахнув тонкий плащик, накинутый на куртку, мчится по ветру без палок — как птица. Однажды весной с ним случается беда: случайно на охоте убивает лебедя. Я застаю его в сенях горько плачущим.

Альберт Мартынович Страд — главный бухгалтер завода. Огромный мужчина в рыжей дохе. Они с женой и детьми живут в Айдабуле тоже с довоенного времени. Лидия Казимировна не работает. Два их сына — Сева и Юра — воюют. Лидия Казимировна — очень остроумная женщина. Папа говорит: «Эта полька — из бывших…» То есть из настоящей интеллигенции.

Спирт нужен всем, и однажды в Айдабуле приземляется самолет. По нынешним временам — самолетик. В нем двое: летчик и штурман. Прилетели из Таинчи — станции, что находится в ста километрах от Айдабула. Прилетели за спиртом, но прием, им оказанный, настолько нравится, что самолет их «ломается», и они оседают в Айдабуле на две недели. Потом прилетают «починяльщики» и тоже остаются на неделю. Половина летчиков живет у нас, половина — у Страдов. Мы как раз только что закололи поросенка Ваську, который, конечно же, весь уходит на прокорм постояльцев. Цыля счастлива: ей кажется, что кто-нибудь вот так же кормит Яшу. Каждый вечер летчики, получившие сто литров спирта, упиваются вусмерть и все «чинят» и «чинят» свой самолет.

Летом, пока живем в Айдабуле, мама всегда берет меня с собой в поездки по деревням — ассистировать. У меня это ловко получается. Особенно часты случаи отравления деревенских ребятишек беленой: ее корень очень сладкий, но ядовитый. Ребята наедаются, теряют разум, движения становятся похожими на движения пауков в банке. Лица — красные, отекшие. В таких случаях нужно немедленно промывать желудок. Берем с собой толстый зонд, воронку и марганцовку. На месте наводим литров пять марганца, и мама ловко засовывает ребятенку в рот зонд. Начинается процедура. Ребятенка рвет, но к концу промывания он приходит в себя и мирно засыпает. Родным наказываем, чтобы назавтра провели воспитательную беседу: нельзя есть черт-те что, хотя сладкого очень хочется.

Однажды, поздно задержавшись после такого промывания, выезжаем домой часов в одиннадцать: совсем уж стемнело. Дома остались Вава и отец. Будут беспокоиться, и мы трогаемся в путь. В кромешной тьме едем по хорошо наезженной степной дороге. Мама управляет лошадью и вдруг, жалобно заржав, лошадь становится на дыбы, чуть не вывернув нас из кошевки. Потом резко несет куда-то в сторону уже без всякой дороги. Четыре желто-зеленые светящиеся точки сопровождают долго. Понимаем: волки. В этих местах они — лютые. Если лошадь не спасет — задерут. Без всякого подхлестывания лошадь несет что есть сил. Через какое-то время точки перестают светиться, и лошадь, тяжело дыша, сбавляет бег. Мы спасены. Вскоре лошадка переходит на шаг и везет нас, уже неизвестно куда. Когда начинает светать, видим: едем просто по степи. Дав полную свободу спасительнице, обе плачем и благодарим Сильву — так зовут лошадь. Теперь она сама найдет какую-нибудь дорогу.

Весной сорок четвертого маму вызывают в Зеренду — районный центр — и говорят: такие специалисты, как вы, нужны в Кокчетаве, который стал областным центром. Но папу не отпускают, заявив, что он нужен на заводе. Проходит долгих семь месяцев, пока семья воссоединяется.

Летом сорок третьего, еще в Айдабуле, меня укладывает на обе лопатки жесточайший брюшной тиф. Не то чтобы он гулял по округе, но очаги все время возникали, и мама ездила к больным. Меня она и «наградила», хотя считается, что микробы заболевания передаются только через еду и воду. Но, слава Богу, больше никто в семье не заболел. Я лежу дома, потому что больницы нет: есть амбулатория и роддом. Конечно, соблюдаются предосторожности. Я — в бессознательном состоянии — пребываю тринадцать дней и, когда уже кажется, что все кончено, мне — хана, из Кокчетава приезжает доктор Давидсон. Что со мной делает, не знаю, но наступает кризис, температура падает, прихожу в себя. Доктор уезжает, и выхаживает меня Цыленька, моя любимая Цыленька, которая кормит какой-то «витаминизированной» манной кашей: где-то достали манку. Я капризничаю, потому что есть совершенно не хочется. В общей сложности — то лучше, то хуже — болею четыре месяца и приступаю к учебе только после Нового года.

Зиму сорок третьего — сорок четвертого как-то доживаем. Цыля с Саррой уезжают, а Вава, мама и я весной сорок четвертого переезжаем в Кокчетав. О маме уже знают в области.