Инна Александрова - Свинг

Едем с ночевкой два дня на машине, что везет в город спирт. Комнату снимаем у Никитиных. Домик чистенький, с голубыми ставнями, но приходится проходить через хозяев. Это ужасно: Екатерина Васильевна, хозяйка, лежа на печи, считает, сколько раз прошли. Не по злобе считает, а просто так.

В кухне, через которую проходим, живут ее сын Юра — ему семнадцать и работает на механическом заводе, — и дочь Зоя, которой уже двадцать два, и она трудится в какой-то областной конторе. Юрка здорово выпивает и, отправляясь вечером на гулянку, засовывает за голенище сапога или валенка выточенный на заводе финский нож. Екатерина Васильевна очень боится, страдает и, когда возможно, прячет нож на печке, под собой. Вот тут начинается диалог:

— Мамочка, б… отдайте ножик!..

Не отдам, Юра.

— Мамочка, б… говорю, отдайте ножик!.. Все равно достану другой!..

Иногда Юрка приходит порезанный, но не вусмерть.

Хозяин, то есть муж Екатерины Васильевны, оружейных дел мастер, местный казак, умер задолго до войны. Старшие сыновья на фронте, а вот младший никому не хочет подчиняться. Но мать называет только мамочкой и на «Вы».

Я учусь в шестом классе, Вава — двумя классами старше. Она ходит с утра, в первую смену, я — с трех часов, в третью. Поэтому все заботы по топке плиты и приготовлению обеда лежат на мне.

Меню каждый день одно и то же: щи из квашеной капусты и тушеная картошка. Кусочек мяса или сала — когда что достанется. Это уж праздник…

В Кокчетаве по карточкам выдают черный хлеб: такого в Айдабуле не было. Выдают иногда и по пол кило повидла из больших бочек. Тоже блаженство.

Мои уроки — а их шесть — кончаются в девять вечера. Электричества нет и занимаемся при коптилке: пузырек с воткнутым через железку марлевым жгутом. Мальчишки, чтобы сорвать последний урок, гасят или вообще куда-то девают пузырь. Класс — во мраке, только луна в окошко светит, и тут начинается… Они щиплют, а иногда и бьют Нинку Денисенко, которая сидит рядом со мной. Как только раздается клич: «Бить Каштанку!», — я прикрываю ее собой, но меня оттаскивают и начинают расправляться с девчонкой. За что? Да, за то, что красивая и фигуристая и уже строит глазки. А в классе много переростков по пятнадцать и больше лет: кровь играет.

Судьба Нины складывается трагично. Она беременеет и рожает в четырнадцать лет. Парень, который сделал ей ребенка, предлагает идти за него замуж: ему восемнадцать. Но она не идет. Отец ее — большой областной начальник.

После рождения девочки семья от позора уезжает в Алма-Ату и уже много позже, в сорок пятом, моя мама встречает Нину у дверей алма-атинской гостиницы. Со слезами она бросается к маме и говорит, что родные ее обижают, но когда мама выясняет, в чем дело, оказывается, что стала проституткой. Ее выдали замуж, а она в первую же ночь сбежала.

По приезде в Кокчетав маму сразу назначают завгорполиклиникой и дают лошадь с кошевкой. Не парадокс ли? Сосланную, со штампом в паспорте о запрете выезжать за пределы города, ее назначают заведующей, от которой очень многое зависит. Местные власти, конечно же, не верят, что мама какой-то враг, но унизить, отобрать свободу — в порядке вещей. А ведь это проделывают с тысячами.

Мама работает с восьми утра до десяти вечера. Выходных нет. Слава Богу, хоть лошадь дали: завполиклиникой — только должность. На самом деле она целый день лечит больных, которых все прибавляется.

Отца отпускают из Айдабула через семь месяцев после нашего переезда. Ему одному очень плохо: приходит с работы в нетопленую квартиру, надо что-то приготовить поесть, ведь ни магазина, ни базара в поселке нет. Маму снабжали колхозы, которые обслуживала. Отец — без хозяйства и никому не нужен. Приезжает страшно исхудавшим.

На работу его берут в Северо-Казахстанскую гидрогеологическую станцию, или, как он ее называет, «хитростанцию», задача которой отыскивать в области источники питьевой воды, бурить скважины. Папа с помощницей делают анализы привозимой воды, дают разрешение на ее использование. Начальник станции, хоть и русский, но тоже сосланный, однако имеет право мотаться по всей области. С отцом быстро сходятся.

С Вавой живем не очень в ладах: она учится в первой смене, а потом допоздна гуляет с подружками. Считает, раз родители пропали без вести и она сирота, значит, обиженная и может ничего не делать. Я, моложе ее на три года, убираю, скоблю косарем пол, топлю плиту, готовлю обед. Даже Екатерина Васильевна, хозяйка, возмущается, но когда однажды папа, не вытерпев, делает Ваве замечание, она обзывает его «фрицем» и «фашистом». Мне становится так горько и обидно, что я хватаю кухонный нож и бросаюсь на нее. Папа — весь белый — нас разнимает.

После девятого класса мама решает отправить Ваву в Москву: там живут ее тетка и дядя со стороны отца. Но они не очень-то с ней «чирикаются»: выгоняют почти сразу, и она долго скитается, пока оканчивает десятый класс и поступает на заочное отделение полиграфического института. Ей дают общежитие.

Май сорок пятого, День Победы, встречаем с отцом вдвоем. Маму послали в Алма-Ату учиться на рентгенолога: после военного госпиталя в городе остался рентгеновский аппарат, а работать на нем некому. Вот тогда в Алма-Ате мама и встречает Нинку Денисенко.

В День Победы всех отпускают с работы, а я лежу с температурой под сорок: повторный дифтерит. И опять меня лечит доктор Давидсон. Под окно приходят радостные девчата, а папа мечется, ставя мне компрессы, сбивая температуру: антибиотиков-то нет.

Мама возвращается только в конце июня, и ей подбрасывают еще одну работу — рентген. За день приема пропускает по пятьдесят-семьдесят человек. Особенно болеют ингуши и чеченцы, которых пригнали в город и область в сорок четвертом. У них нет валенок и полушубков, без которых в бураны обойтись невозможно. У них нет теплого жилья, и они мрут как мухи. Всякий раз мама вечером, рассказывая, как прошел день, говорит: «Опять пять каверн». То есть еще пять человек заболели туберкулезом.

Зимой сорок пятого меняем квартиру: нам сдают комнату с отдельным ходом Рябовы. Это счастье: больше никто не будет считать, сколько раз прошли. Дом принадлежит Вале Рябовой, с которой Вава училась в одном классе. У Вали родители умерли, и она живет с опекунами — Марией Алексеевной и Михаилом Кузьмичом. Дядя Миша где-то работает, попивает и, несмотря на хромоту, погуливает. Мария Алексеевна его «ревнюет». Она подолгу жалуется на Жучку, которая не ест «шти», «своренные» ею, на мужа, но когда однажды, не выдержав ее визжания, отец вмешивается в драку, пытаясь их разнять, парочка наутро, воркуя друге другом, не смотрит в отцову сторону и не разговаривает с ним. Папа ворчит, отплевываясь: «Да чтоб я еще раз вступился!.. Тьфу!..»