Виктор Ремизов - Воля вольная

Выпили. На еду навалились.

— Никак не пойму, чего тут нашухарили? — Мирон ел аккуратно, ножом и вилкой разделывал куриный окорочок. — Генерал задачу ставил, говорил, близко к бунту, тридцать человек отрядили, а тихо все. И местные… Прокурор про беспорядки ни сном, ни духом, только по поводу Кобякова этого озабочен. Ты начальника райотдела нашел? — вспомнил Мирон и посмотрел на Хапу.

— Запил, говорят, его сегодня утром отстранили. Ты же с майором разговаривал?

— Никакой! — скривился Мирон. — Все как раз на этого бывшего начальника валит и шестерит, как подорванный… вообще странный — выхожу сейчас из гостиницы, он сидит на лавочке, кошку так держит у лица и что-то ей говорит… Понял?! Нет, серьезно с ней разговаривает!

— Нам только лучше. Я с начальником Угро говорил, — Хапа закусывал курицу маринованным огурцом из банки. — Тот тоже считает, в поселке все нормально. Что там по икре? У меня полтонны!

— Бобович взял кого-то за незаконный ствол. Трясет его сейчас. — Романов разливал водку.

— Бобович все половицы подымет! — засмеялся Мирон. — Все равно найдет… Икры, кстати, берем, сколько надо. Я прокурору в аэропорту бумаги предъявил, он подписи увидел — сразу припух… короче, можно не стесняться.

— Странно, что никто из местных ментов не встрял. Зам по оперативной вместе с бывшим начальником куда-то делся… Они тут что, не крышуют? — засмеялся Хапа.

— Ну, — поддержал Романов, — на зарплату живут, нах!

— У тебя что? — повернулся Хапа к командиру костромских.

— Остановили машин десять-пятнадцать — ничего… — Сазонов замялся.

— Как ничего? Даже не пахло ни у кого из багажника… рыбой хотя бы копченой? — заржал Хапа и опрокинул стаканчик в рот.

В этот момент сильно забарабанили в окно — все обернулись. Местный дурачок Вова — небольшой, немолодых лет лысоватый мужичок — приник к окну. В свете сильного фонаря над входом хорошо было видно его слабую конвульсивную фигуру с опущенными вниз безвольными руками. Лицо у Вовы было несоразмерно большое, он затряс головой, разинул огромный рот, высунул язык и стал лизать грязное стекло. Сопли текли из носа, язык лип широко, трепетал по стеклу и убирался внутрь гнилозубой пасти.

— Тьфу, ё-ё…! — Мирон отвернулся, скорчившись в рвотной судороге.

«Исё, исё, хасю исё!!» — слышались требовательные утробные звуки с улицы, и снова язык лип к окну. Хапа взял со стола пару окорочков, хлеба и вышел. Видно было, как он разговаривает с Вовой, потом похлопал его по плечу, отправляя в темноту. Вернувшись, Хапа пошел к бару.

— Мать, у меня тупой вопрос — а чего в знаменитом поселке Рыбачий в лучшем кафе одни окорочка жареные? А?

Верка с серым от злости лицом протирала стойку. Прапор Романов уже подержался за ее задницу, когда она приносила еду на подносе.

— Слушай, у меня к тебе просьба, — Хапа положил на прилавок пятитысячную, — рыбки разной, икорки свежей малосольной… черной-то нет здесь? — Он улыбнулся широко и доверчиво, — и каких-нибудь белокурых с нами посидеть. Скрасить вечер. А? Сделаешь? Ты чего такая кислая?

Верка перестала тереть прилавок и, прищурившись, посмотрела на него в упор. Вроде и что-то сказать хотела, да держалась. Хапа положил еще одну пятитысячную и тоже прямо смотрел ей в глаза. Верка, прищурившись и поджав губы, молчала.

— Понятно. Так тоже бывает! У тебя мужик рыбак? — спросил быстро, забирая деньги.

— Охотник! — ответила с вызовом.

— Тоже неплохо. Надо к тебе домой съездить. Икры полный погреб?! А может, и еще что есть?

— Детей еще полный дом! Не нужны?!

— Слушай, — он облокотился на прилавок и придвинулся к ней ближе, — сдай пяток адресов, где икры богато, тебя не тронем. Не поверю, чтоб ты и не знала! Может, тебе кто не нравится? Так мы к ним как раз наведаемся, а? Хочешь, к твоему хозяину зайдем? — помолчал. — Давай, думай, а то с тебя начнем! — закончил жестко и пошел за столик.

Оттуда уже крикнул-приказал:

— И звони хозяину, пусть сам закуски нормальной притащит! Давай, действуй, я не шучу ни хера!

— Спеть, ребята, вам спеть, сейчас спою… — неожиданно громко, так что все обернулись, перебил Хапу Балабан. Он неуместно и глуповато, совсем непохоже на себя, засуетился, потянулся за гитарой, уронил на стол стоявшую перед ним водку. Стал поднимать ее и уронил стакан на пол. Тот не разбился, заскакал с противными цокающими звуками по кафелю.

Мирон, сидевший к нему спиной, развернулся, посмотрел пристально, потом брезгливо пожал плечами:

— Фу, блин… иди лучше домой, слышь! — Мирон повернулся обратно, — споет он, Моцарт, сука! А я думаю, чем здесь воняет?! — и захохотал все с той же блатной ленцой.

— Базара нет, гражданин начальник… — забормотал Балабан, неторопливо встал, взял гитару и, покачиваясь, двинулся к вешалке.

Верка прямо кипела внутри и зло следила за непонятными ужимками Балабана. Краска гнева плыла по конопатому лицу. Такой наглости она ни от кого не терпела, и давно выгнала бы их, да дома в погребе было под завязку. Лет на пять Генке. Она нервно соображала, потом очнулась, решительно бросила тряпку и стала ставить тарелки с пюре на поднос. Отнесла, выставила на стол.

— Ну что, красавица, нах! — Прапор Романов опять вальяжно потянулся обнять ее.

Как был у Верки поднос в руках, так ребром и опустила. Специально готовилась.

Прапор отшатнулся, едва не опрокинувшись со стулом, схватился за предплечье:

— Ты что, сука! Больная?! — произнес с угрозой.

— Я здоровая, а вы зря думаете, что вам тут все можно! — Она говорила, отчетливо произнося слова, хотя слышно было, как волнуется. — Я мужу позвоню сейчас, он ребят поднимет, мало вам не покажется. У них тоже оружие есть! Как бы вам обратно вперед ногами не уехать!

Балабан надел уже пальто, да вывалил, видно, что-то тяжелое из кармана, нагнулся, стал искать и на последних Веркиных словах с грохотом уронил металлическую вешалку. Все, и Верка тоже, опять поглядели на него, он, казалось, был сильно пьян, но вешалку поднял и поставил аккуратно. Пальто неторопливо застегивал, отвернувшись ото всех и привалясь к косяку плечом.

От абсолютного бессилия и страха Верка отчаянно блефовала, и странной неуклюжей опорой для этого почти бессмысленного вранья был не далекий Генка, и не Студент с его затеями, а этот вот пьяный Балабан. Ей казалось, что он не уходит, чтобы за нее заступиться. За ним, таким нелепым сейчас, она чувствовала какую-то непонятную силу, как будто не менты с ней, а Балабан с ними играет в кошки-мышки! Ее прямо трясло, как хотелось видеть этих сытых, кривляющихся мужиков ползающими по снегу с разбитыми мордами. Так, наверное, хватаются за соломинку…

— Ты что, баба… — начал было набирать обороты Хапа, но повернулся к Мирону. — Нет, ты видал?