Владимир Лорченков - Копи Царя Соломона. Сценарий романа

На одном, особо лихом, повороте побледневший Иеремия машинально крестится.

Натан глядит на него, высоко подняв брови.

Иеремия краснеет, и отворачивается.

Таксист, хохоча, говорит:

– Ну и, значит, к нему приходят внуки и говорят, Мойше, ты че, мля, собрался подыхать, и не откроешь нам этого мля секрета заварки?

– И он говорит им класть больше заварки, – говорит с кислой миной Натан.

– Знаете, да? – спрашивает, обернувшись (машина оказывается без управления) таксист.

– Да, – говорит Натан, и уже не смотрит на Иеремию, который снова испуганно крестится.

– Ну тогда про яйца и навар, – говорит таксист, ничуть не смутившись.

– Еврей берет яйца по рублю, варит, продает по рублю, – говорит он, все так же обернувшись к пассажирам, и придерживая руль лишь коленом.

– А в чем смысл такой торговли? – спрашивает Иеремия, не утративший национальную страсть к торговле даже на краю гибели.

– Так навар остается! – хохочет таксист.

Дикий хохот. Натан страдальчески морщится. Иеремия тупо глядит в спинку сидения шофера.

– В чем смысл? – спрашивает он у Натана на иврите.

– Говори по-английски, они не должны заподозрить в нас израильтян, – говорит Натан.

– К чему такие предосторожности? – спрашивает Иеремия, но уже по-английски.

– Ой, я тебя умоляю, – говорит Натан, и видно, что он издевается над самой этой фразой. – А то ты не знаешь…

– С нас, евреев, спрос мля тройной, – говорит он.

– Англичане могут какому угодно президенту яйца отрезать, даже в прямом эфире, – говорит он.

– Ну, конечно, в обычном камуфляже МИ-6 – борода, армия спасения джихада от неверных, черные маски, Аллах Акбар, все такое, – говорит он.

– Американцы мочат кого хотят, и это по телевизору транслируют в перерывах матчей по баскетболу, – говорит он.

– Даже русским разрешили супы полонием заправлять, – говорит он.

– Месячишко потом газетчики покудахчут и все, – говорит он.

– А если где учуют след Моссада, так вони будет на сотни лет вперед, – говорит он.

– А почему нас так не любят, Натан? – спрашивает Иеремия.

– Ну, понимаешь, говорят, все началось со сказки про Хрис… – начинает говорить Натан.

– Да нет, Натан, – перебивает его Иеремия.

– Я имею в виду, за что не любят нас, Моссад – говорит он.

– А, – говорит Натан.

– Да вот хрен его знает, если честно, – говорит он.

– Но на всякий случай, говорим по-английски, – говорит он по-английски.

– Ладно, – говорит Иеремия.

– Кстати, нам обязательно было этих двух мудаков-голубых убивать? – говорит он, с отвращением глядя на одежду гастарбайтера, надетую на себя.

– Ну, я думаю, нет, – говорит Натан.

– Ну тогда почему мы не проехали по удостоверением «Интерпола»? – говорит Иеремия.

– Они бы перед нами на границе расстелились все, – говорит он, – сказали бы им, что девчонка преступница…

– Их полиция за нас все бы сама сделала, – говорит он.

Потом осекается.

– А, ну да, – говорит он.

– Деньги, – говорит он.

– Верно, малыш, – говорит Натан.

– Мы из них потом деньги будем сто лет выбивать, – говорит он.

– Да и еще один аспект есть, – говорит он.

– Мы, конечно, могли бы и как официальные представители Интерпола въехать, – говорит он.

– Но тогда какие мы, на хрен, секретные агенты? – спрашивает он.

Молчание длится меньше секунды. Таксист, дождавшийся, когда оба пассажира замолчат, моментально вклинивается. Он кричит:

– А про Абрама в цирке, а?

– А-ха-хах-а! – разогревает он себя перед выступлением.

Крупно: золотые зубы во рту, потом – каменные лица Натана и Иеремии.

***

Кабинет полиции. Натали и Лоринков все еще вдвоем.

– Страшный кавардак! – не выдерживает Наталья.

– Бардак, – мрачно поправляет ее Лоринков.

Девушка нехотя – а что делать, другого собеседника нет, – опять поворачивается к нему. Спрашивает:

– А вы здесь…?

– В самолете, знаешь, плохо стало, – говорит Лоринков.

– Давление, перепады, то, се, – говорит он.

– Надо же, я тоже только сегодня прилетела, – говорит она.

– И что, в аэропорту украли что? – спрашивает он.

– Нет, я… ну я выпила… – говорит она.

Он смотрит на нее с усмешкой. Потом, в приступе похмельной откровенности, говорит:

– Гребанная Молдавия! – говорит он.

– Ну, что я здесь делаю? – говорит он.

– А что вы здесь делаете? – спрашивает девушка.

– Вообще, я писатель, – говорит он.

– Великий писатель, меня во всем мире знают, – говорит он.

– Лоринков, – представляется он.

Девушка чуть хмурится.

– Нет, я не слышала, – с англо-саксонской прямотой говорит она.

– Ну, вы американцы ни черта вообще не слышали, – бросает Лоринков.

Видно, что он расстроен. Чтобы поскорее замять тему, спрашивает:

– А ты чего сюда?

– Что? – спрашивает она, фраза «зачем ты сюда прилетела» была бы ей намного понятней.

– Ну, чего прилетела? – спрашивает он.

– Э-э-э, на могилу дедушки, – говорит она.

– Ясно, – говорит он, – на еврейском кладбище?

– Нет, он в провинции, – говорит она.

– Ларга, – говорит она.

– Ничего себе, – говорит Лоринков.

– Что? – говорит она.

– Далеко, – говорит он.

– А вы что, там были? – спрашивает она.

Лоринков смеется. Он становится похож на спившегося актера ТЮЗа, который встречает пополнение из колледжа искусств, и твердо намерен трахнуть новенькую исполнительницу роли Снегурочки, поэтому играет демона: смех актрисы Вертинской, взгляд Иннокентия Смоктуновского, поза Лермонтова… В общем, из этого микса получается что-то вроде Фаины Раневской и Ефремова в костюме балерины, только – с похмелья и в мужском рваном костюме. Но так же карикатурно и тошнотворно.

– Был ли я? – спрашивает Лоринков.

– Был ли я, деточка… – говорит он.

– Деточка, – говорит он (сходство с Раневской усиливается – прим. В. Л.).

– Да я 15 лет был репортером криминальной хроники, – говорит он.

– Я каждый день выезжал в села… в провинцию… – говорит он.

– 15 лет каждый день, это 365 на 15, это… – говорит он.

– Это… это… – говорит он.

– Это до хрена! – находит выход он, потому что посчитать в уме быстро не получилось.

– Я знаю Молдавию вдоль и поперек, я смогу с закрытыми глазами провести в любой населенный пункт, – говорит он.

– Я же, кроме этого, еще вел рубрику «История края», – говорит он.

– 15 лет истории и крови, – говорит он, зажмурившись, отчего едва не падает, потому что с похмелья с закрытыми глазами и одна нога на другой удержать равновесие очень трудно.

– Именно это дало мне уникальный жизненный опыт, благодаря которому я и стал писателем, – говорит он.

– Великим, – добавляет он сердито.

– А какая Ларга? – говорит он Наталье, которая глядит на него, как советская девочка-подросток на настоящую Барби.