Юрий Герт - Ночь предопределений

Дело, дело, — тут другое слово не годилось. Он работал. Ему ни к чему были внешние эффекты, остроты и шуточки, которыми в подобных случаях пользуются, чтобы отвлечь внимание, замять оплошность или промах. Когда он шел по залу, так же, как Мессинг, увлекая за собой индуктора, лицо его было каменно-неподвижным, только зрачки — возможно, причиной тому попросту были сильные стекла — казались расширенными, и в этих расширенных, устремленных вперед и вдаль зрачках, в застывшем лице ощущалось сосредоточенное на чем-то внутри напряжение, характерное для человека, который пытается угадать по слабым, отдаленным, едва уловимым звукам, откуда и что это за звуки, и верно ли, что они слышатся, а не мерещатся…

Пожалуй, и все. В остальном он просто работал. То есть привычно выполнял хорошо знакомое дело, которое говорило само за себя. Он то указывал на какой-нибудь из лежащих на столике предметов, то, помедлив парящей в воздухе рукой, выхватывал вдруг из одной коробки — папиросу, из другой конфету, то на глазах у всех отыскивал в букваре нужную букву, находил в зале кошелек, расческу или часы, спрятанные со всей тщательностью, однако так, что человек, взявший на себя роль индуктора, знал каждый раз потайное место, и тут, в тишине, затаившей дыхание от нетерпения и любопытства, Рита, стоя на краю авансцены, прочитывала по листочку заранее составленное «задание». Оно оказывалось в точности выполненным. Зал аплодировал, Гронский величественно кланялся, не нагибая голову, слегка покачивая всей верхней половиной туловища, и при этом сдержанно — скорее кривился, чем улыбался. Иной раз его рука, скользя поверх чьих-то брюк, сумочек и карманов, как бы щупая воздух растопыренными пальцами, застревала не там, где надо, но — странно — зал уже до такой степени уверен был в непогрешимости Гронского, что не злорадствовал, напротив — сочувствовал ему. «Думайте, думайте! — приказывал Гронский индуктору. — Думайте напряженней! Отчетливей!..» — Голос у него был повелительным, властным. — «Сжимайте мою руку крепче! И думайте, думайте!..»

— А что, — сказал Карцев, — работает он чисто…

— Очень чисто, — согласился Феликс.

— Между прочим, старику надо бы устроить паблисити… Вы не находите?..

— Пожалуй, — кивнул Феликс.

— Написать несколько строк в газете… Да не в местной, конечно, а…

— Что ж, — сказал Феликс, — тут есть как раз один корреспондент… Хотя у него, кажется, свои заботы…

— Да нет, — сказал Карцев, — корреспондент будет писать о чабанах, овцематках, настриге шерсти…

— Святое дело.

— А вы не смейтесь, — сказала Айгуль. — Вы ведь о чабанах не напишете…

— Где там!..

— Вот то-то, — сказала она. — О фокусниках писать легче… — Она сидела, сложив руки на коленях и глядя перед собой, на сцену. Голос ее, густой и низкий, подрагивал от эаглушаемой через силу ярости.

Еще минуту — и она заплачет, подумал Феликс. Что с ней?

— Это не фокусы, — наставительно сказал Бек. — Это идеомоторика… Я уже объяснял.

— Правда?..

— И потом, — продолжал Бек, — главное только начинается.

Улучив момент, Феликс накрыл своей рукой лежавшую на подлокотнике руку Айгуль и наклонился к ее уху:

— Цихо вшендзе, глухо вшендзе…

Эти слова для обоих давно уже были чем-то вроде пароля.

— Цо то бендзе, цо то бендзе, — отозвалась она, как бы делая усилие над собой. Рука ее было отмякла, но сейчас же вновь напряглась.

Главное и в самом деле только начиналось… началось во втором отделении.

О том, что это главное, или даже так — главное — в каком-то особенном смысле, скрытом для всех, Феликс подумал в тот момент, когда поймал прямо, казалось, на него устремленный взгляд Гронского, не спеша, цепко скользивший по рядам и задержавшийся, словно зацепившийся на их ряду, а точнее — на нем самом, а может быть, — и не на нем, а на Карцеве или Айгуль, но Феликсу представилось, что именно на нем. Взгляд был пристален и пуст. Единственное, что в нем читалось, это — вызов.

Возвышаясь на краю сцены, Гронский чуть-чуть покачивался — взад-вперед, взад-вперед, повторяя в третий или четвертый раз: «Быстрее, быстрее, прошу желающих…»

За спиной у него, на сцене, по углам были наискосок, в два ряда расставлены стулья. Между ними, в оставленном посреди промежутке, стояла Рита, улыбаясь заученно-фарфоровой, хотя и несколько напряженной улыбкой. В зале перешептывались, никто не решался выйти первым.

Айгуль, не поворачивая к Беку головы, бросила несколько слов, тон их был резок и насмешлив. Бек улыбнулся и пожал плечами. Феликс понял, о чем шла речь, и хотя слова, произнесенные по-казахски, были обращены явно не к нему, принял их отчасти и на свой счет. «Ну, нет», — подумал он, оглядываясь вокруг на затаившиеся в ожидании лица, в основном молодые. В самом деле, было бы глупо ему выходить на сцену, он не двинулся, но какая-то оскомина от слов, брошенных через плечо, у него осталась.

Зато Айгуль поднялась, одернула слегка примятое сзади платье и стала протискиваться к проходу, по пути что-то вспомнила, обернулась и кинула — не по-женски метко — в руки Феликсу свою сумочку, небольшую, изящную, такой непривычной формы, что Феликс неожиданно вспомнил о Кракове и пане Зигмунте, от которого могли исходить подобные презенты…

Айгуль шла к сцене, сопровождаемая оживленным, шелестящим по залу шепотом. Лица ее Феликсу не было видно, но в отброшенной назад голове, во всей ее напрягшейся, устремленной вперед фигурке сквозило упрямство и готовность ответить на вызов.

Гронский улыбнулся, вскинул руки, протянул их по направлению к приближающейся Айгуль и демонстративно похлопал о ладошку ладошкой.

Волнение в зале нарастало. Бек смущенно покрутил головой, поправил очки и последовал за Айгуль.

За ними в разных концах поднялось несколько человек, так что спустя две-три минуты у лесенки, ведущей на авансцену, образовался небольшой затор. Среди толпящихся там Феликс заметил не то чтобы знакомые, но словно мелькавшие где-то лица, в том числе полненькую девушку в «миллтонз» и красной кофточке, и рядом — отменно сложенного парня с увалистой походкой моряка. Были там и еще кое-кто из тех, кто топтался перед началом на площадке у Дома культуры, запуская на всю мощь свои транзисторы и маги.

Гронский, величаво сложив руки на груди, стоял в стороне, предоставив ассистентке выстроить на сцене широкой дугой желающих принять участие в «психологических опытах». Эту часть своей роли Рита освоила безукоризненно. Она уверенно распоряжалась, командовала, покрикивала, меняла местами, гасила излишнее оживление, — строгая, повелительная… Уже впоследствии Феликс углядел в этой простенькой и с виду довольно невинной процедуре заранее и вполне обдуманную ступень, на которой у каждого происходило как бы самое первое сокращение, сжатие собственной воли и замещение ее чужой, замещение, вымещение таким вот вроде бы не внушающим подозрения способом… Однако в те минуты он лишь думал, усмехаясь, что Рита недурно бы сладила с обязанностями сержанта у них в батарее, равняя расчеты на плацу, командуя во время строевой…