Юрий Герт - Ночь предопределений

Феликс не мог удержаться и смеялся со всеми. Но при этом какое-то тяжелое, гнетущее чувство копилось у него в груди. Он смотрел на Гронского, такого импозантного, с его скупыми, точными жестами, с медвежеватой грацией человека, в совершенстве управляющего своим телом, даже если оно велико и громоздко, на сдержанную, одновременно и дружелюбно-веселую, и мрачноватую, даже зловещую, как бы в два слоя, улыбку, не покидавшую его губ, — и словно каменные плиты, одна поверх другой, давили на него, грозили расплющить…

Это чувство возросло, когда Гронский перешел к следующим аттракционам — так Феликс про себя именовал демонстрируемые «психологические опыты».

Тот увалень, который проследовал на сцену вместе с девушкой в красном, сосредоточенно боксировал, нанося удар за ударом в пустое пространство, при этом лицо его, с короткими, в черную щетинку, усиками выражало крайнюю свирепость. Молодая женщина, нервная, с бурыми пятнами на впалых щеках, металась по сцене, визгливо взывая «милиция!.. милиция!..» — она работала в сберкассе, и вот теперь ей было внушено, что сберкасса ограблена, сейф взломан… Мужчина средних лет, с рябым добродушным лицом, захлебывался от беспричинного смеха, приседал, хватался за живот, утирая слезы — и за ним хохотал, надрывался весь зал…

Феликс ждал, когда настанет очередь Айгуль, ждал с трепетом за нее — и с холодным, жестоким любопытством… Наблюдая за Гронским, он испытывал попеременно то восхищение, то отвращение к этому человеку, так умело и легко распоряжавшемуся своим всесилием, своей властью над теми, кто согласился ей подчиниться…

Теперь в его жестах, его уверенных, резких движениях ощущалась молодая упругость, во всем светящемся изнутри облике — упоение и торжество… Может, он и живет-то ради этих минут, мелькнуло у Феликса.

Он все-таки повернулся к Карцеву. Тот, казалось, отлично понимал состояние Феликса, но при этом пожал плечами, как бы говоря: «Не накручивайте… В конце концов, это всего лишь — как их там — „психологические опыты“»…

Наконец Гронский поднял Айгуль, которая до того спала, откинувшись на спинку стула, — похоже не спала, а сидела, глубоко уйдя в свои мысли…

Вот здесь-то Феликс и понял, что начинается главное. Он это почувствовал, когда заметил наискось брошенный Гронским взгляд, скользнувший по рядам, но на какую-то долю мгновения зацепившийся на нем. Взгляд был загадочен и адресован как бы ему одному. Он напоминал о споре… По крайней мере, Феликс вернулся к спору в гостинице.

— Вы, кажется, историк по образованию, — сказал Гронский, становясь напротив Айгуль. — Не так ли?..

Она кивнула.

— Тогда вам без сомнения очень симпатична такая героиня, как Жанна д’ Арк… Я не ошибся?

Айгуль кивнула и улыбнулась.

— Видите, я не ошибся ни в том, ни в другом случае. И не ошибусь также, если скажу, что ваша симпатия связана с внутренним сходством… Более того, если вы доверяете мне, я открою вам одну тайну… Только вы должны мне верить, верить во всем… Вы мне верите?.. — произнес он несколько раз, с ударением на слове «верите», — Вы должны мне верить! Вы мне верите?..

Он ждал, что она скажет «да» или кивнет головой. Но Айгуль не двигалась и молчала, как если бы не слышала вопроса.

И в зале впервые за этот вечер наступила не прерываемая ни скрипеньем скамей, ни смехом, ни аплодисментами тишина.

Ну же!.. — подумал Феликс. — Ну же!.. — Он так напрягся, словно это ему предстояло отвечать. И стиснул в пальцах два маленьких металлических шарика на замке сумочки, которую держал в руках.

Айгуль покачала головой. Не ответила, ничего не произнесла, однако покачала головой, слабым своим качанием сказала «нет, не верю», — не важно, что сказала, но сказала явно не то, чего добивался Гронский.

Феликс вздохнул. Бек, послышалось ему, тоже вздохнул с облегчением. И Вера обрадованно посмотрела на него. Карцев хранил невозмутимость, но и он, пожалуй, был доволен.

— Вы мне верите, — вновь повторил Гронский, — Вы мне верите. Вас зовут Айгуль… Отвечайте, отвечайте быстро, нет или да! Вас зовут Айгуль? Отвечайте…

— Да, — отозвалась Айгуль почти шепотом.

— Громче, — сказал Гронский. — Громче: да или нет?..

Да, повторила Айгуль довольно вяло, но уже громче.

— Вы работаете в музее?.. Да или нет?..

— Да, — сказала Айгуль, уверенно кивнув.

— И вы живете здесь, в этом городе?..

— Да.

— Теперь вы мне верите?.. То-то же, я не ошибаюсь, вы мне верите. Вы любите Жанну д’ Арк, вы похожи на Жанну д’ Арк, вы — Жанна д’ Арк, вы стоите посреди большой площади, полной народу, и вас должны казнить… Вы видите, сколько народу пришло посмотреть на вашу казнь?..

Он указал рукой на зал.

— Вижу, — сказала она, не открывая глаз.

Он дьявол, подумал Феликс.

В зале была могильная тишина.

Лицо Гронского блестело от пота.

— Эти люди пришли увидеть вашу казнь. Вон там стоят люди в черном… Это монахи, вы их видите, — людей в черном, с факелами в руках?

— Вижу, — тихо проговорила Айгуль.

— Вот один из них подносит свой факел к дровам… К сосновым поленьям… Вы видите у себя под ногами сосновые поленья?.. Смотрите, смотрите себе под ноги… Вы видите?..

— Вижу, — покорно повторила Айгуль.

— Что вы видите?..

— Поленья…

— Сосновые!.. — громко выкрикнул Гронский.

— Сосновые, — подтвердила она.

— Вы видите, как они разгораются от огня факела?.. Они сухие и хорошо горят, они быстро разгораются, пламя растет, пламя близится, вы чувствуете, как оно начинает лизать ваши ноги… Вам горячо! Горячо стоять!..

Айгуль переступила с ноги на ногу. Лицо ее передернула мгновенная судорога; она неловко подпрыгнула и с правой ноги у нее сорвалась босоножка.

— Нет, — сказал Гронский, — вы Жанна д’ Арк, вы героиня. Вы сильная, мужественная девушка. Вам больно, вас обжигает со всех сторон пламя, но вы не сдаетесь. Вы стоите, привязанная к столбу, все, что вы можете себе позволить — это несколько слезинок. Вы плачете, а в толпу, которая окружила эшафот, бросаете: «Вив ля Франс!..» Ну, кричите же — «Вив ля Франс!»

«Зачем он это делает? — в смятении думал Феликс. — Разве не достаточно…» — Феликсу казалось, по искаженному страдальческой гримасой лицу ползут крупные слезы, рождаясь где-то там, в чаще сомкнутых ресниц.

— Вив ля Франс… — шепотом произнесла Айгуль. Но шепот в молчащем зале был далеко слышен.

«Прекратите!» — хотелось крикнуть Феликсу. Пожалуй, этого и было довольно: «Прекратите!..» В одном из рассказов у Томаса Манна… Да, у него — в аналогичной ситуации на сцену кто-то выскакивает, стреляет в гипнотизера… Кажется, так!.. Это в рассказе, это литература — великолепная, возвышенная немецкая литература… «Дахин, дахин…» Хотя когда было надо, никто не выскочил, не выстрелил… И Томас Манн укатил в Штаты писать «Иосифа»… Зато в рассказе — ди гросслитератур, и такая завершенность!.