Аркадий Шугаев - Щепотка перца в манной каше

Через неделю райской жизни меня еще и домой отпустили на два дня, чтобы я отдохнул и проведал семью. До Иерусалима я доехал на том же бронированном автобусе. Там мне нужно было сделать пересадку. До хайфского автобуса оставалось еще время и я решил прогуляться по древнему городу. Я был в военной форме и с автоматом. Оружие в израильской армии выдают на постоянное ношение. Получив автомат, ты полностью за него отвечаешь, оружие нельзя оставлять без присмотра ни на секунду. Во время нахождения в части, даже если тебе нужно в туалет или в душ, автомат нужно брать с собой. Отправляясь на побывку домой, ты обязан тащить его и туда. Никого не удивляет, что в гражданском транспорте едут вооруженные люди. К солдатам в Израиле трепетное отношение, бывает, что в автобусе пожилые люди уступают место человеку в военной форме.

На автовокзале я купил фалафель. Это такие шарики из гороха, обжаренные во фритюре и засунутые в питу с добавлением салатов и соусов. Острая, сытная, вкусная еда. Запивал я ее пивом. Вдруг, судя по звуку, за несколько кварталов отсюда, раздался мощный взрыв. Задрожали витринные стекла магазинов, у припаркованных машин сработали сигнализации. Скорее всего, это был уже привычный для жителей Иерусалима террористический акт. Я поспешил на место происшествия, я ведь сейчас военный человек и, возможно, потребуется моя помощь.

Да, это действительно был теракт. Религиозный палестинский фанатик взорвал себя у входа в кафе. Спецслужбы Израиля работают молниеносно. Место происшествия уже оцепляли солдаты и полицейские, машины скорой помощи летели спасать уцелевших людей.

Кровь, осколки, стонущие раненые люди, трупы… Зрелище крайне тяжелое. Я обратил внимание на одну из погибших женщин. У нее задралась юбка и были видны несвежие, с пятнами трусы. Какую-то дикую несуразность усмотрел я в этом. Мертвый человек не может быть в грязных трусах, это неправильно. Но ведь эта несчастная женщина не готовилась сегодня умирать, ей и в голову не приходило, что сегодня ее бездыханное тело будет лежать на асфальте среди битого окровавленного стекла и люди смогут увидеть ее неопрятное нижнее белье. Помните, как у Булгакова говорил Сатана: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер».

Пока никто не обратил внимания на погибшую женщину, я подошел к ней и поправил юбку, скрыл ее позор. А сам сделал в памяти отметку: «Смерть может наступить в любой момент. Бояться ее не нужно, необходимо только быть к ней постоянно готовым». С тех пор я уделяю особенно придирчивое внимание чистоте своего нижнего белья, целости носков и состоянию ногтей. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь неприязненно скривил лицо, глядя на мой труп, лежащий в дырявых носках и с нестриженными, грязными ногтями…

На мои звонки долго никто не открывал, хотя дверь была закрыта изнутри, значит, дома кто-то был. Наконец замок щелкнул, и Инга впустила меня в квартиру. Первым делом она забрала автомат, потом поздоровалась, и мы поцеловались. Зайдя на кухню, я обнаружил там растерянного, высокого, худого, несуразного человека. «Червяк» — возникла у меня ассоциация.

— Познакомься — это Симон, мы вместе работаем, — представила мне Инга своего визитера.

— Аркадий, — я пожал Симону его холодную влажную руку.

— Аркадий, я на секунду зашел за книгой, — почему-то начал оправдываться он.

— Ну хорошо, что зашел, давай выпьем.

Мне и в голову не приходили мысли о ревности. Не может же в самом деле Инга, имеющая почти совершенного, фактурного, интересного мужа, изменять ему с таким мутным, червеобразным существом неопределенного пола.

— Инга, а куда ты автомат дела? — спросил я.

Симон вздрогнул, рука его, держащая кофейную чашку, мелко завибрировала.

— Под кровать спрятала, — ответила мне жена. — А что?

— Я его в полицейский участок хотел сдать на выходные.

Военнослужащие, чтобы не таскать оружие с собой во время пребывания на отдыхе, могут сдать его в полицию под расписку. Симон истолковал упоминание об оружии по-своему и быстро ретировался.

— Аркаша, я ничего не собираюсь объяснять тебе по поводу Симона, — произнесла Инга, приняв агрессивную позу.

— Ну и не надо, дай лучше пожрать.

— Ах так?! В таком случае — я ухожу к маме! Инга ушла, громко хлопнув дверью, а я сдал автомат в полицию и поехал в гости к Борьке, там-то уж меня точно накормят.

Борька открыл дверь. Лицо у него было таинственное. Из кухни доносились возбужденные голоса. Здесь уже находились Сергуня с папой. «Плохо дело. Если Гофманы сидят здесь давно, шансов что-нибудь съесть практически не остается», — мысленно оценил я ситуацию.

— Давно они у тебя? — спросил я у Борьки.

— Давно, давно. Проходи и сиди тихо. У нас занятия по языку, — ответил Костенко.

За кухонным столом, как прилежные ученики, сидели отец и сын Гофманы. Перед каждым из них лежали тетрадки, грузные мужчины, пыхтя и отдуваясь, что-то в них записывали, старательно выводя буквы.

— Парикмахерская, — четко произносил Борька, делал паузу, чтобы ученики записали это слово и давал перевод: — Перукарня. Галстук — кроватка.

— Какой же это вы язык учите? — недоумевал я.

— Украинский, — ответил Костенко и надулся от гордости.

— Сергуня, а зачем вам в Израиле украинский язык? — еще больше удивился я.

— Мы в Канаду уезжаем, по хохляцкой линии, — объяснил мне вместо сына Толик.

— Батько, хватит тебе с этим москалем гутарить, — сделал Сергуня замечание отцу.

— Лук, — произнес Борька и постучал шариковой ручкой по столу, призывая учеников к дисциплине.

Гофман тряс поднятой рукой, сгорая от желания дать правильный перевод.

— Ну давай, — великодушно разрешил Костенко.

— Цибуля! — в экстазе выкрикнул Сергуня.

— Толик, а какое отношение к украинцам вы с сыном имеете? — допытывался я. — Вы ведь евреи.

— Тоже мне нашел маланцев. Мы стопроцентные хохлы, прямые потомки гетмана Мазепы.

— Гофман… Впервые слышу, чтобы у хохлов были такие фамилии, — усомнился я.

— Это для конспирации мы сократили, на самом деле мы Гофманько. Спроси у кого хочешь, это знаменитая львовская фамилия.

Борька в гневе бросил ручку на стол.

— Вот вечно эти москали мешают нашему национальному самоопределению и возрождению украинской культуры. Только начали люди родной язык вспоминать, является кацап и срывает урок!

Мы сели перекусить. За трапезой выяснилось, что Сергуня с папой, готовясь к отъезду в Канаду, занимались не только изучением языка. По вечерам, после работы, они ходили с баллончиком краски в безлюдных районах и писали на стенах провокационные лозунги типа: «Хохлы — вон из Израиля!», «Украина — говно!», «Бей хохлов — спасай жидов!». Потом они вставали под этими надписями, делали угрюмые, страдальческие лица, а Анжелика их фотографировала, ослепляя мощной вспышкой японского фотоаппарата, который они взяли у меня напрокат.