Евгений Москвин - Лишние мысли

Я переключился на отдых и хождение туда-сюда. Валеру я еще видел пару раз, но не говорил с ним.

Я вспоминал о жалобе, только когда видел Олега (он, кстати, звал меня к себе) или слышал галдеж у него на участке. На сей раз, к нему приехал друг — тоже с семьей. Опять начался чемпионат мира по хоккею, и они выставили телевизор и развесили флаги на стены домов, поверх окон. Я смеялся про себя. В какую-то ночь я заглянул к ним — когда они были уже в стельку пьяные. Мне хотелось узнать, как наши сыграли третий матч в группе — у нас с матерью ведь здесь нет телевизора. Ну и пообщаться заодно.

Когда я вернулся домой, я не говорил матери, где был, — потому что она уже глубоко спала.

Ну а потом, когда мы уезжали в конце праздников, мать как-то входит в комнату и говорит:

— Представляешь, этого нашего соседа…

— Что?

— Его, оказывается, Володя зовут, а не Валера.

— А кто тебе сказал?

— Сосед наш напротив, Лешка, — у матери было очень удивленное лицо. — Как я могла его Валерой называть все это время. Его, оказывается, Володей зовут.

— И он что, тебя не поправил ни разу? — усмехнулся я.

— Нет. Как так могло вообще получиться, — плечи матери были подняты вверх. — Я его Валерой звала, а он…

Она только недоумевала — и все.

Но я, помню, подумал: «Да, вот всегда такими вещами и заканчивается… и откуда они берутся? Теперь моя мать точно не будет подписывать никакой жалобы, но ведь этот нелепый случай — что она не знала настоящего имени, не имеет никакого отношения ко всей истории… и тем не менее, всегда что-нибудь подобное происходит! Одного без другого, видно, не может быть. И если чувствуешь, что что-то не хочешь делать… Так в очень многих вещах. Несколько мелких „несцеплений“… и расходится все остальное. И они не менее важны, чем то, что находится на поверхности. А если бы сошлось? Или не могло?».

А потом стал думать о луке. Лук ведь самая обычная вещь. Если бы тогда моей матери предложили что-то более полезное… и более ловко?

Или эпизод с луком был просто чистой случайностью? (Так же, как и то, что сейчас произошло?) Наверное, не…

Как бы там ни было, когда мать не взяла лук — это все равно уже означало… даже если сама она ничего в это не вкладывала.

Сейчас, когда мать случайно узнала, что «Валеру», на самом деле, зовут Володей… она уже совсем не думала — так мне показалось — ни об Олеге, ни о жалобе. Хотя я в этом не уверен до конца. Но если думала, то только подспудно?..

И конечно, меньше всего она думала об этом вчера, когда разговаривала по телефону с еще одной нашей соседкой.

Прошел уже почти месяц с тех пор, как мы были на даче. Сейчас наступает лето, мать позвонила, чтобы узнать, как дела на участках, дали ли воду и не сорвало ли пленку с нашего парника.

Соседка, видимо, случайно упомянула о Володе. И я услышал, как мать ответила ей:

— Да, да, Володя. Его, оказывается, Володей зовут… я его Валерой называла два года, а он Володя…

Опять только удивление. Что он ее не поправил за все время общения.

И дальше она просто продолжила расспрашивать — открыли ли магазин, когда будет собрание и т. п. Я уже не помню точно. Я только тогда очень остро… острее всего! Почувствовал, что эта история с жалобой исчерпана и завершена… больше возврата не будет.

Но я снова ничего не мог выразить вслух и как-то рассуждать об этом при матери. Я был не в силах — мой рот на замке. Потому что это… как будто не совсем прилично связывать такие вещи. Да и зачем?

Мне стало забавно и как-то волнительно. А в мозгу так и завертелось!.. Что мать не будет подписывать жалобу на Олега, потому что целых два года называла Володю другим именем… и причина именно в этом, а не в чем-то еще…

Вот такие дела.

Знали ли они, что однажды утром, когда будут катить по свежесолнечной улице эту двухколесную тележку с перекатывающимся от одного угла к другому конопатым от ржавчины ведром… знали ли они, что этот фотограф находится в паре взволнованных березовой зеленью кварталов, — ему было всего-навсего двадцать три, и он только давеча открыл в городе фотосалон…

Ветер кромсал березы, отзываясь в жилах трех рабочих какой-то странной, разгоняющей кровь отрадой — то была отрада фотографа, которого они никогда не знали и не узнают; его дорога впереди — сколько раз еще за ближайшие сорок лет сработает вспышка в фотосалоне!..

Пока они катят тележку к гаражам в конце улицы, фотограф сидит на подмостках своего фотосалона…

Фотограф решил испробовать съемку в режиме ожидания — новое достижение фототехники, — поставил фотоаппарат на парапет справа, десять секунд, девять, — фотограф отходит и садится на ступени, локти упирает в колени, клонит голову… «Будет выглядеть так, будто кто-то снял меня в профиль… посмотрят на фото, спросят: „Кто вас снимал?“, — а я отвечу: „Мой фотоаппарат самолично…“» — с удовольствием думает фотограф, хочет улыбнуться, у него прекрасное настроение, перспективы…

…перспектива съемки…

Нет, он все же удерживает улыбку — словно она способна выдать будущему созерцателю то, как на самом деле происходила съемка…

…Вспышка… почти незаметная в ярко сияющей улице. Только волнующейся березовой листве на секунду добавилось голубоватого оттенка, цвет стал немного похож на тот, который обретает зелень перед грозой, но все же не такой темный…

Видно, гроза еще нескоро…

В этот самый момент, — когда срабатывает вспышка, — в двух кварталах отсюда, ведро, перекатываясь из одного угла тележки в противоположный, необъяснимым образом застывает на середине на несколько секунд несмотря на то, что тележка наклонена чуть вперед (застывает до тех пор, пока фотоаппарат на парапете зуммерно жужжит после вспышки)… Рабочие, между тем, переговариваются, насвистывают, не замечая странного феномена…

На всех троих — гимнастерки; на щеке среднего рабочего (того, который катит тележку) родимое пятно…

— Будет дождь.

— Думаешь?

— Да. И совсем скоро. И гроза. Взгляни на небо. Видишь, там тучи потемнее? Сейчас мигом нанесет грозу.

— Ключей от гаража нет — нам придется ждать на улице, пока машина подъедет.

— Ну может быть, мы все равно успеем не попасть под дождь.

Еще одна фотовспышка, и гроза станет значительно ближе.

Фотограф поднимается со ступеней, берет с парапета замолчавший фотоаппарат и несколько секунд задумчиво рассматривает объектив, вглядывается, сам не зная во что, — словно старается различить за лабиринтами линз будущую фотографию, — где-то там, в глубине пластмассового глазка, на который будто бы наклеен фиолетовый полиэтилен… Однако в глазке — только неясное, перевернутое отражение фотографа. Черная тень на прозрачном фоне, и кажется, едва-едва заметная голубизна неба добавляет этому фону еще больше прозрачности…