Леонид Габышев - Жорка Блаженный

— Милая, пока. Звони. Этого развяжи, и пусть убирается.

Она что-то возразила, но я не расслышал.

— Ну и пусть рассказывает, — пробасил атлет.

Щелкнул замок. Легкие шаги в мою сторону. Я поднял голову. Взгляд смуглянки — очаровательной, темноволосой, с легким румянцем — скользнул по мне и замер на вулкане. Лицо вспыхнуло, глаза и черные зрачки расширились, в них заплясали чертики. Необычных размеров иссиня-красная голова кукурузины в обрамлении бобуш загипнотизировала женщину, и она, шагнув ко мне, стала медленно садиться на корточки. Рука с вытянутыми и наманикюренными пальчиками поплыла к башне и накрыла ее, как зонтиком, и сжалась в кулак. Забыв обо всем и блестя жгуче-черными глазами, приблизила к вулкану румяное светящееся лицо и коснулась головки сначала одной, потом другой щекой. Встав на колени, взяла ее в ротик и начала медленно двигать головой вниз-вверх. Щеки стали впалыми. Кукурузина почти вся утопала, и я подумал: как она умудряется так глубоко заглатывать, неужели у нее «волчья пасть»?

Уперев руки в боковины кресла, все быстрее двигала головой, и слюна текла по моей башне.

Постепенно комнату наполнило легкое гортанное завывание, и она, обхватив меня за талию, продолжала голосить…

Вулкан начал бурное извержение, голос женщины поник, она завертела задом и медленно, очень медленно прекратила двигать головой и поднялась.

Я смотрел на ее лицо. Глаза большие, губы припухшие, особенно нижняя. Под ней проходила красная полоска-складка, в устьях губ перечеркнутая короткими полосками, — свидетельство бесподобной работы.

Отступив, гордо вскинула голову, потянулась. Посмотрев на победно устремленную ввысь кукурузину, стремительно разделась и села на нее, положив на боковины кресла прелестные ноги, горячими руками обхватив мою шею. Она вертелась на мне, сомкнув веки и приоткрыв рот…

Комнату вновь огласило гортанное клекотание, и она стала медленно приближать свои губы к моим губам, но уткнулась в кляп и распахнула глаза. Ухватив зубами носки, выдернула их и принялась целовать. Я не мог держать губы сомкнутыми после кляпа, и она целовала их по очереди. И снова закрутила задом, с силой прижалась ко мне — и затихла. Потом, найдя узел шнура на левом плече, развязала его зубами и освободила меня.

Когда спасительница слезла с башни, — а башня неистово стремилась ввысь, — поднялся с кресла и я. Обняв меня, ласково сказала:

— Ты извини, я ни при чем… — Она помолчала и быстро заговорила: — А теперь уходи. Твой номер телефона и адрес?

Я назвал.

— Жди моего звонка. Завтра приду.

И смуглянка затворила за мной дверь, в которую я не входил.

Мужчина, увидев меня, с сигаретой в зубах вылез из машины.

— Что так долго?

Я молчал.

— Видел жену?

Он достал из бумажника полсотни. Я сунул ее в карман.

— Ну и… как… моя жена..

Подняв правую руку с устремленным ввысь, как кукурузина, большим пальцем и сказав: «Твоя жена — во!» — я медленно тронул домой.

Вечером позвонила спасительница и поинтересовалась самочувствием и настроением.

— Еще хочу! — закричал в трубку.

— Завтра днем дома?

— Дома.

— Жди после двенадцати.

На другой день она пришла.

— Как тебя зовут? — улыбнулась она.

— Георгий.

— А где работаешь?

Рассказал о своей болезни, не упомянув, что часто прозреваю.

— Это ничего, — заключила она. — Может, даже лучше. Да, я не сказала, как зовут меня. Зови Вика.

И мы с Викой упали на тахту…

Господи, я прозрел — и принимаю прозрение как должное.

Вика предложила встречаться у подруги; как-то вечером и пошли к ней. Татьяна жила в трехкомнатной, богато обставленной квартире, и мы полночи вздрагивали на ее широкой кровати втроем.

В короткие передышки женщины обтирали меня полотенцем, поили минералкой и кофе, и кукурузина, вспотевшая и утомленная, набираясь сил на ноге или животе, оживая, манила проказниц к себе.

Иногда они одновременно кидались к ней, чуть не стукаясь лбами, и жалели, что сказочные чудовища бывают многоголовы, а мужское достоинство с двумя головами даже в сказках не упоминается.

Опустошенный, но не сдавшийся, я, почти блаженный, лежал меж двух молодых, сильных женщин, гладя их прелести, иногда мурлыча слова любви.

Вика пробежала тонкими пальчиками по волосатой груди, и рука ее зависла над моим пупком, где в ложбинке покоилась в ожидании чуда голова уставшего зверя. Пощекотав ее ноготками, нежно взялась за мошонку; чуть погодя воскликнула:

— А где второе яичко?!

Рука Татьяны спешно заскользила на помощь, и я услышал удивленный возглас:

— А правда, где?

Подумал: девки шутят, но тоже опустил руку и напугался — левого яичка не было! Куда закатилось?

От Ольги слыхал: у мужчин правое яичко меньше, чем левое, но у меня не как у людей, — и Ольга дивилась этому, — наоборот.

И вот сейчас мое маленькое исчезло.

…Три, четыре, пять, и вот уже шесть рук ищут закатившееся яичко…

Гогот проказниц разбудил очумевшего от потери зверя, и женщины, забыв, что искали, с двух сторон приблизили к нему восторженные лица…

На этот раз воевал с Викой стоя, а Татьяна, присев на корточки сзади, просунула руку между моих мохнатых ног и, чуть взявшись за мошонку, негромко, но радостно сказала:

— Нашла потерю!

Мы с Викой для достоверности тоже коснулись его.

Так повторялось часто: то яичко пропадало, то появлялось вновь и, плавая, пугало загнанного зверя, и он рычал и плевался…

Молодой двурогий месяц серебрил широкую постель, и женщины возбуждались, дыша воздухом, насыщенным терпким запахом спермы.

За полночь, утомленный, сказал:

— Мой Ленин устал, пусть отдохнет.

— Какой Ленин? — спросила Вика.

Объяснил, что голова моей кукурузины напоминает Ленина… Девкам это понравилось, и они наперебой стали говорить: «Ленин, готовься к штурму!», «Ленин, хватит в шалаше отсиживаться!», «Ох, и ренегат ты, ленин». А Вика назвала меня Жоркой-ленинцем!

С этой ночи квартира Татьяны превратилась в штаб женщин. Оказывается, у Вики много подруг, и они без стыда дурачатся со мной на кровати.

Они одели меня с иголочки, и я все увереннее и увереннее себя чувствую.

Кажется, начал постигать женщин.

В Библии пишется: люди произошли от Адама и Евы. Выходит, Каин и Сиф женились на сестрах, а от них и пошло человечество. Тогда почему христианство идет против Бога, не разрешая вступать в брак родственникам, если Творец истоки человечества пустил от кровосмешения? Еще в Библии говорится: Каин убил Авеля. Значит, определенная часть людей произошла от убийцы!

Как раньше долго жили люди: Адам — девятьсот тридцать лет, Сиф — девятьсот двенадцать, Енос — девятьсот пять… Может, потому люди и были долгожители, что занимались кровосмешением?