Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Не перебивайте, если вы нуждаетесь... — Жбан опустил глаза на оттопыренный живот.

— Ну, ну, — повторил Гайнан. — Слушаю.

Тут-то Жбан, сам не ведая того, и выдал дружка, у которого испрашивал разрешения на торговую сделку. Жбан накинул сверх условленной платы не лишний десяток рублей, а к удивлению никогда и ничему не удивлявшегося Гайнана — желтый саквояж, пылившийся у Николая Сергеевича Новикова под столом. Гайнан присвистнул, но не подал виду, что ему стало известно, кто стоит за спиной Жбана, и что планы его поэтому резко изменились — не из-за возможности умыкнуть саквояжик, а из-за возможности выйти непосредственно на жаждущего заполучить новиковские открытки и тем самым избавиться от по сути дела посредника Жбана и в его образе лишнего свидетеля, ну и между прочим — сохранить пятьдесят рублей, по старому — пять сотен.

— Нет, мелким жуликом Субаев никогда не работал, — произнес с достоинством Гайнан. — Уволь, дружок. Или остается в силе прежняя договоренность, или мы расходимся, как в море корабли.

Как и представлял себе Гайнан, ослушаться своего не присутствующего при сделке старшего товарища, отдать товар лишь за деньги, Жбан не посмел. Попытался ухватиться за соломинку, предложил взять лишь только за обещание добыть саквояж в будущем, но Гайнан наотрез отказался: ясен вариант — садиться к кому-то на крючок с вороненой уликой за пазухой, нашли дурака, салажата.

— Гудбай, Анатолий.

Гайнан остался доволен разговором. Никуда «вальтер» не денется. «Вальтер» пока у Жбана. А Жбан пляшет под дуду Пичуги. А коллекционеру Пичуге нужен саквояж с открытками. А саквояжик под письменным столом Новикова. Внучка за бабку, бабка за дедку — и вытащили репку.

О страсти Александра Пичугина Гайнан узнал от Николая Сергеевича. Оказывается, профессорский сынок с августа этого года стал захаживать к звездочету и очень заинтересовался открытками в желтом саквояже, просил и продать их, и произвести честный обмен кое-каких экземпляров. Но звездочет категорически отказался, потому что они ему дороги сами по себе, все одинаково, без исключения, вне зависимости от изобразительной ценности и даты выпуска.

Взять у рассеянного звездочета саквояжик для Гайнана труда не представляло. Выходя из комнаты по нужде на двор, сосед дверь свою не запирал... Но сперва надо было убедиться в правильности версии насчет Пичуги и встретиться с ним.

С Пичугой Гайнана познакомили Киляля со Жбаном на стадионе «Трудовые резервы» после футбольного матча на первенство города. Хозяева поля встречались с «Буревестником». Гайнану понравилась «десятка» студентов, заколотившая два мяча, а Жбан с Килялей всю игру, не переставая, хвалились, что «десятка» — это Сашка Пичугин, их хороший друг. «Хотите познакомим?»— то и дело повторяли друзья-болельщики.

Новыми знакомыми, особенно молодыми, Гайнан не брезговал. Он быстро превращал их в своих приятелей, в помощников, в мальчиков на побегушках, а случалось, и в сообщников. Весомых дел Гайнан давно не проворачивал, не то, что в сороковые-роковые, когда был молод, силен, когда одновременно было и проще работать, и сложнее, точней — опаснее, но натура, и спустя почти двадцать лет после войны, требовала, и он худо-бедно да промышлял, не давал своей беспокойной крови застояться. Как клептоман, не мог он без этого. Чесались руки, ныла душа. А помощники, считал он, нужны были, как раз больше для тоскующей души, чем для дела. Сказывался, должно быть, и возраст, возникла потребность кого-то уму-разуму поучить, понаставничать. Подвернулись Жбан с Килялей. Но пока дальше приобщения Киляли к перепродаже мяса дело не пошло, да и то делом не он занимался, а его мать. Он так — передай то, сообщи это... Жбан — антипод Киляле, тип перпендикулярно-лопоухий, хамоватый, туповатый. Но такие тоже нужны. Вот же надумал сделать приятное — «подарить» пушку с обоймой боевых патронов. Оставалось принять дар.

После матча Гайнан позволил уговорить себя пойти познакомиться с Пичугой, «профессорским сынком, вчера золотым медалистом в школе, а сегодня студентом, но все равно парнем в доску своим».

Александр Пичугин появился из полутьмы раздевалки красивый, свежий, лучезарный, с белой ниточкой пробора на влажных после душа волосах. «Как утренний трамвай!» — восхитился Киляля.

С первых же слов блестящего юноши Гайнану стало ясно, кто перед ним. И на уши, торчащие, как у белки, можно было не смотреть: честолюбец, нарцисс. Это был первый вывод, важный вывод, но не такой, как второй, который Гайнан сделал для себя после получаса общения с троицей: эти оба — и Жбан, и Киляля — у этого форварда на поводу. Но с какой стати? Киляля — ладно, на то он и Киляля, должен соответствовать прозвищу, а вот Жбан? Не золотая же медаль в школе и не умение гонять футбольный мяч покорили балбеса.

В тот летний день Гайнан сказал форварду кучу лестных слов по поводу его прекрасной игры с «Трудрезервами» и двух великолепных плюх, которые он замочил просто мастерски. Гайнан знал, как вынимать лестью душу. Для чего ему профессорский сынок, он еще не представлял себе, но ясно было — пригодится.

После неудачной сделки у озера, распрощавшись с озадаченным Жбаном, Гайнан Фазлыгалямович отправился на школьный двор взглянуть, нет ли там случаем Пичуги.

Пацанов за школой, как обычно, вилось — уйма. Слонялись, бренчали на гитаре, травили анекдоты... Пичуги нема. Гайнан неназойливо поинтересовался, не видел ли кто Пичуги, и ему сказали: граф Пичугин теперича на школьный двор не ходит — женился Пичуга.

— Женился?

— Женился.

Прошла неделя. Пичуга не объявлялся. Гайнан забеспокоился, под толщей времени «вальтер» мог раствориться. Он стал подумывать, не вступить ли со Жбаном в новые переговоры, чтобы, японский бог, согласиться на все его условия, чего там каких-то полста рублей, подумаешь! Но тут зверь сам прибежал на ловца.

Он заскочил к звездочету, у которого волей провидения находился Гайнан. Заскочил, открыл рот — Гайнана здесь увидеть не чаял, но быстро овладел собою и мягко, непринужденно, точно в старенький трамвай на ходу, вошел в беседу взрослых.

Слово держал Николай Сергеевич. Он говорил, восседая на заоблачной кушетке, что живут они все сейчас в подлинную историческую оттепель, в настоящее половодье раскрепощенной политической, экономической, общественной, научной мысли.

— Это взлет, высвобождение из пут. И прорыв Гагарина в космос, ей-богу, знамение! Оно и объективно, и символично, и поэтично... Гагарин не мог взлететь ни в какой другой год ранее. Именно в этот, в наш, в тысяча девятьсот шестьдесят первый! Попомните мои слова, наступает Великанье Время, Великанья Эпоха.

— Великанье время? — кривил толстые губы Гайнан. — Героя войны и всех наших побед, с чьим именем на устах на смерть шли, окакали с головы до ног — вот вам и великанье! А за границей что творится? Патриса Лумумбу хлопнули...