Сергей Саканский - Человек-тело

Осенью 82-го года, став студентом ЛИ, я был даже как-то разочарован. Получалось, что КГБ — это какая-то фикция, нет никакого КГБ — в нашем выстраданном понимании.

Скажу более — и это вообще, казус, которому нет иного объяснения, чем самое простое — аппарат подавления в СССР просто не работал. Дело в том, как раз в период вступительных экзаменов я находился под судом за хулиганство. Это была самая настоящая судимость, хоть и за сущий пустяк — пьянку и драку с ментами.

Да и сам этот акт был странным, только подтверждающим мою теорию. Я умудрился сгоряча дать по морде лейтенанту, причем, прямо в отделении милиции. Более того, совершив этот поступок, за который безоговорочно должны были посадить, пьяно осознав в желто-зеленом свете КПЗ, что мне уже нечего терять, я стал кричать:

— Брежнев — дурак!

Мало того, когда на эти вопли не отреагировали, я закричал, что Ленин дурак, Сталин дурак и даже Карл Маркс — дурак.

Лица ментов были удивленными, даже испуганными. Почему они не спровадили данного субчика прямо в КГБ, тайна, крытая мраком. Меня просто привезли утром в нарсуд, присудили штраф, а на другой день я еще пришел в отделение, где мне вернули мой нательный крест, причем, вернул тот самый лейтенант, уже с фингалом под глазом, мягко меня журя.

Странная была жизнь, совсем не та, как она представляется сейчас, да и не та, какой она нам самим представлялась тогда…

И вот, этот преступник был принял в Литинститут. Этот молодой поэт читал всем на своем пути свою поэму о Ленине.

И так далее. Хоть и говорилось в самой поэме — «За такой свободный дух в наше время бьют, как мух…» — никто меня не бил, не ловил.

Забавная ситуация. Мы тогда во всех и каждом искали стукачей. Одна из теплых общажных группировок заподозрила в стукачестве, как я узнал через много лет — меня самого. Это меня, автора поэмы «Хуй»! Немыслимо.

Я любил мою поэму, я сам был в восторге от нее. В тот год я был весь в какой-то эйфории — от того, что мне удалось написать такое, от того, что я вообще решился это написать, от неизбежного будущего, которое ожидало меня, именно потому, что я это написал.

Мог ли я представить, что никакого будущего не светит ни поэме, ни мне? Что поэма прошелестит лишь в узком кругу профессионалов и умрет? Что даже я сам позабуду часть ее строк?

Что я могу вспомнить их поэмы «Хуй» сейчас? Допустим, попытаюсь сейчас с самого начала…

Поэма содержала предисловие, где обыгрывался лозунг

СЛАВА КПСС!

Это соответствовало анекдоту, ходившему тогда:

«Мама, мама! Кто такой Слава Кепеэсэс? Почему везде написано его имя?»

Конечно, отголосок народного анекдота должен был свидетельствовать о народности самой поэмы.

Хоть убей, не помню самых первых строк, с которых начиналась поэма. Предисловие было написано с высоты тогдашней современности: там была близкая народу критика — опять же, что-то о колбасе и очередях, и будто предлагалось вместе с автором выяснить причины этого явления:

Конечно же, здесь рифмовалось «хуя», но в каком контексте — память отшибло. Далее.

Вот и всё, что помнится из предисловия. Кануло. Дальше, собственно открывалась история, текст самой поэмы.

.

.

В памяти моей — только точки. Должно быть две парных строки с мужской рифмой. И следующие шесть строк — начало следующей строфы — тоже вылетели из памяти.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

Февральская революция, отречение от престола Николая, за ним — Михаила Романовых, образование Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским в поэме изображается так…

Уж и не помню тот фрагмент поэмы, где большевиков привезли в запечатанном вагоне в Питер, совершив впрыскивание бациллы. Именно там виртуозно вписывалась в текст загадка про «большевик» и «броневик» — инородная народная ткань.

Здесь как раз ключевое место сюжета поэмы: ведь весь смысл жизни Ильича по моей версии был в том, чтобы заполучить полноценный пенис, которого он был с рождения лишен. Поэтому он и рвался к власти, именно это и сделал, когда власть была достигнута. Имелся в виду, «период двоевластия», конечно.