Маилис де Керангаль - Чинить живых

Вирджилио выбрал сердце, ибо мечтал оказаться на самом верху: он сделал ставку на то, что аура загадочности и величия, окутывающая этот орган, засияет и вокруг него самого, так же как она сияла вокруг кардиохирургов, закалившихся в отделениях больниц, сантехники и полубоги. Потому что одно сердце могло превзойти лишь другое сердце — и Брева это быстро понял. Даже сдав свои позиции — теперь этой мышцы было недостаточно, чтобы отделить живых от мёртвых, — сердце всё равно оставалось главным органом, средоточием важнейших жизненных процессов, а в глазах непосвящённых — ещё и олицетворением всего пережитого. Более того, сердце казалось врачу совершенным механизмом — и в то же время оператором чего-то сверхъестественного; Вирджилио считал его краеугольным камнем всех понятий, выстраивавших отношения человека с его собственным телом, с остальными людьми, с миром дольним и горним; молодой хирург восхищался обилием слов, которыми описывают этот орган; удивлялся их магии, использованию его и в буквальном, и в переносном смыслах, «мышца» и «чувство»; наслаждался метафорами и идиомами, представлявшими сердце сам о й жизнью, и пословицами, наперебой твердившими, что сердце появилось первым, а исчезнет последним. Однажды ночью, сидя за столом вместе с коллегами в комнате для дежурств Питье-Сальпетриер и разглядывая фреску, намалёванную интернами, — красочный клубок из сексуальных сцен и хирургических актов, своего рода кровавая оргия, шутливая и извращённая, в которой среди колоссальных поп, сисек и членов мелькали портреты влиятельных лиц: пара Арфангов, чаще всего изображаемых в непристойных позах; левретки и миссионеры со скальпелем в руке, — Вирджилио рассказал о смерти Жанны д’Арк. В тот миг он превратился в гениального актёра: глаза блестели, как обсидиановые шары; он долго описывал, как пленницу доставили на телеге из её узилища на площадь Старого Рынка, где собралась огромная толпа, желавшая видеть Орлеанскую Деву; он подробно описал её хрупкую фигурку, облачённую в хламиду, которую заранее пропитали серой, чтобы воительница быстрее сгорела, описал слишком высокий костёр, палача Теража, поднявшегося на помост, чтобы привязать Жанну к столбу, — Вирджилио был воспламенён вниманием слушателей; он изображал всю сцену в лицах, завязывал воображаемые узлы: прежде чем умелой рукой поджечь вязанку дров, рука с факелом опускается к промасленным веткам; дым, летящий к небу; крики; призывы ещё не задохнувшейся Жанны; затем разом вспыхнувшая поленница — и неповреждённое сердце, которое обнаружили среди пепла: живая, красная плоть, — и палачу пришлось снова разводить огонь, чтобы уничтожить это сердце раз и навсегда.

Образцовый студент и выдающийся интерн, Вирджилио вызывал интерес всей больничной братии, но при этом не вписывался ни в одну из группировок, сформировавшихся благодаря общности интересов; с одинаковым радикализмом обличающий ортодоксальный анархизм, ненавистную «семейственность», кровосмесительные касты и пренебрежение законами биологии, Брева, однако, как и все остальные, был околдован Арфангами, заворожён их наследниками, пленён их лидерством и нестандартностью, очарован их здоровьем и силой, зиждущейся на численности, их качествами, вкусами и употребляемыми идиомами; он поражался их юмору, теннисным матчам на земляных кортах; он хотел быть принятым в их круг, приобщиться к их культуре, пить с ними вино, делать комплименты их матери, спать с их сёстрами, навязчивое желание, — и всё это сводило его с ума: он интриговал как помешанный, лишь бы достигнуть заветной цели, — такой же сосредоточенный на поставленной задаче, как заклинатель змей; а потом Брева ненавидел себя, просыпаясь в их домах на их простынях, злился на них, грубил им, оскорблял их: мужлан, медведь, загоняющий под кровать пустую бутылку виски «Чивас», бьющий лиможский фарфор и уничтожающий шторы из вощёного ситца; в итоге он всегда удирал, жалкий и растерянный.

Поступление на службу в кардиологию Питье-Сальпетриер лишь увеличило на градус его эмоциональность: сознавая собственную ценность, он сразу же отнёсся с презрением к соперничеству, процветающему в этом курятнике, не обращая внимания на покорных дофинов и делая всё возможное, чтобы приблизиться к Арфангу; приблизиться вплотную, чтобы слышать, к а к тот думает, к а к сомневается, к а к дрожит; чтобы всегда быть готовым поймать любое решение признанного гения и предвосхитить любой его жест; Вирджилио знал, что отныне он будет постигать науку рядом с Арфангом, учиться только у него, учиться тому, чему он никогда не научится больше нигде.

Вирджилио вывел на экран своего telefonino [117] Мобильник (ит. разг.). состав итальянской сборной — удостоверился, что Балотелли играет, и Мотта тоже, yes, это хорошо, и П и рло, и ещё у нас есть Буффон, — затем обменялся прогнозами и оскорблениями с двумя другими руководителями клинической практики, которые сегодня вечером усядутся перед гигантским плазменным экраном и будут пить с французами, ненавидящими, как итальянцы играют в защите, и поддерживающими команду, плохо подготовленную физически. Автомобиль мчался вдоль Сены, плоской и гладкой, как взлётная полоса, и, по мере того как он приближался ко въезду в госпиталь со стороны Шевалер е , Брева изо всех сил старался обрести хладнокровие, обуздать свои страдания. Теперь он должен только улыбаться, не отвечать на эсэмэски двух других болельщиков и не участвовать в споре. Перед Вирджилио снова возникло лицо Роз, и он уже готов был написать ей куртуазное послание — обычная уловка: твои прекрасные глаза воспламенили моё сердце, — но вовремя одумался: девица чокнутая, и это опасно, а сегодня вечером ничто не должно нарушать его спокойствия и сосредоточенности; ничто не должно повлиять на его работу.

С восьми часов бригады трансплантологов начали прибывать одна за другой. Группа из Руана приехала на машине; от больничного городка Гавра CHU отделял всего час пути; но уже из Лиона, Страсбурга и Парижа нужно было лететь самолётом.

Бригады организовали доставку: связались с авиакомпаниями, готовыми поработать в воскресенье; убедились, что маленький аэропорт Гавра в Октевиль-сюр-Мер не закрывается на ночь; ещё раз проработали всю логистику. В Питье Вирджилио притоптывал от нетерпения, стоя рядом с дежурной медсестрой, непрерывно отвечавшей на телефонные звонки, и не сразу заметил молчаливую девушку в белом пальто, устроившуюся неподалёку; когда их взгляды встретились, молодая особа отлепилась от стены и подошла к Бреве: здравствуйте, меня зовут Алис Арфанг, я новый интерн, еду на изъятие вместе с вами. Вирджилио внимательно оглядел собеседницу: никаких признаков белой пряди надо лбом; некрасивая, без возраста; жёлтые глаза и нос, как клюв у орла; блатная. Он тут же помрачнел. Больше всего ему не понравилось дорогое белое пальто с меховым воротником: более неподходящий наряд, чтобы бегать по больницам, придумать трудно. Она из тех девчонок, которые путают работу с туризмом и полагают, будто звонкие монеты растут на деревьях, подумал раздражённый Брева. Он сухо спросил: о’кей, вы по крайней мере не боитесь самолётов? И отвернулся, услышав её ответ: нет, нисколько; дежурная медсестра протянула хирургу листок с распечатанной дорожной квитанцией; можете выезжать: самолёт уже на взлётной полосе — вылет через сорок минут. Вирджилио подхватил сумку и направился к выходу из отделения, даже не удостоив взглядом поспешившую за ним Алис; потом были лифт, такси, крупная автомагистраль и аэропорт Бурже, где они столкнулись с солидными предпринимателями — джетлаг [118] Jetlag (англ.) — расстройство суточных биоритмов, вызываемое резкой сменой часовых поясов. — в длинных кашемировых пальто, в руках роскошные сумки; вскоре врачи увидели, как оба пассажира влезли к ним в «Бичкрафт-200» [119] Небольшой американский самолёт для VIP-пассажиров. и, не обменявшись ни словом, пристегнули ремни.