Маилис де Керангаль - Чинить живых

Вокруг Клер собрался медперсонал. Её проводили в палату отделения кардиохирургии Питье-Сальпетриер, которую предварительно тщательно вымыли и продезинфицировали; всю её поверхность покрыла прозрачная защитная плёнка, в которой до сих пор витал запах моющих средств. Слишком высокая мобильная кровать, небесно-голубое кресло, пустой столик, в углу приоткрыта дверь в ванную. Клер поставила сумку на пол и села на кровать. Она оделась в чёрное — старый пуловер, растянувшийся в плечах: этот цвет оттенял белизну палаты, словно графический эскиз. На мобильный начали приходить эсэмэски от сыновей, от матери, от подруги: они уже в пути, они бегут, — но нет ни одного сообщения от мужчины с наперстянкой; он присел на корточки у бамбуковой изгороди, среди бродячих собак и диких свиней, в деревеньке на берегу Сиамского залива.

Вошедшая медсестра, уперев руки в боки, самым добродушным тоном заявила: ну что ж, сегодня великая ночь! Её чёрные, с проседью, волосы были собраны в пучок; на ней были квадратные очки; и едва заметная куперозная сетка окрашивала её скулы алым румянцем. Клер возвела ладони к небу и, пожав плечами, улыбнулась: о да, tonight everything is possible. [128] «Сегодня вечером может быть всё» (англ.) — слова из песни «Everything» группы «Underwater Pilots». Медсестра протянула пациентке плоские прозрачные пакетики, поблёскивавшие в свете лампы, словно листы желатина, наклонилась к ней; простенький кулончик отклеился от её кожи и «подмигнул» в воздухе — маленькое серебряное сердце с выгравированной на нём фразой: Сегодня лучше, чем вчера, но хуже, чем завтра; недорогое украшение из Интернет-каталога — Клер не могла оторвать глаз от этого раскачивающегося брелока; затем медсестра выпрямилась и указала на пакетики: это одежда для хирургического блока: вы наденете её, перед тем как войти в операционную; Клер взирала на пакетики со смесью нетерпения и нерешительности: за последний год эта смесь стала почти родной, ещё один синоним ожидания. С притворным равнодушием она спросила: ведь мы должны дождаться, пока доставят сердце, разве нет? Медсестра энергично замотала головой и посмотрела на часы: нет; вас отвезут в операционную через два часа, как только будут готовы последние анализы, а трансплантат прибудет на место в полпервого ночи: вы должны быть готовы — пересадка начнётся сразу же. И ушла.

Клер распаковала сумку, разложила в ванной туалетные принадлежности, подключила к сети зарядку для мобильного, а сам телефон положила на кровать; она обживала палату. Звонки от сыновей; они мчатся по шоссе, бегут по переходу метро; она слышит отзвуки их шагов, они уже близко, они сейчас приедут, они с ума сходят от волнения. Они хотели успокоить мать, поддержать её. Но мальчики ошибались: она совершенно не боялась операции. Дело не в этом. Её смущало новое сердце — и то, что кто-то умер сегодня, чтобы отдать это сердце ей; чтобы она могла присвоить этот орган, изменить его, превратить в свой собственный, — вечная история привоя, пересадки черенков.

Она кружила по комнате. Если это донорство, то донорство не совсем обычное, думала Клер. В подобных ситуациях добровольцев не бывает, и никто таких подарков не делает, а значит, у неё просто нет возможности отказаться от подарка: она должна принять этот орган, если хочет выжить, но тогда что же это такое? Повторный запуск детали, которая не отработала свой срок и которую ещё можно использовать как сменный насос? Клер начала медленно раздеваться: села на постель, сняла ботинки, носки. Смысл этой пересадки, которая состоится только благодаря причуде судьбы — невероятной иммунной совместимости её и того, кто умер сегодня, — ускользал от Клер. Ей не нравилась сама мысль о такой незаслуженной привилегии — всё как в лотерее: её схватили и вытащили из стеклянного ящика, словно плюшевую игрушку; на ярмарке нередко можно видеть, как дети пытаются извлечь из автомата симпатичного медвежонка, затерявшегося в груде других зверушек. Самое страшное — она никогда не сможет сказать спасибо: вот в чём загвоздка. Это невозможно технически: такое чудесное слово — спасибо — упадёт в пустоту. Она никогда не сможет выразить свою благодарность ни донору, ни его семье и не отдаст ничего взамен: она навеки останется должницей — и именно эта мысль о бесконечности её долга не давала Клер покоя. Пол под ногами был ледяным; она боялась — и была готова отказаться от операции.

Клер подошла к окну. По аллеям госпиталя сновали люди; машины медленно лавировали между корпусами, рисовавшими в ночи анатомическую карту тела — орган за органом, патологию за патологией, отделяя детей от взрослых, объединяя матерей, стариков и умирающих. К а к бы она хотела обнять своих сыновей до того, как обрядится в эту ризу, сотканную из бумажных нитей, в балахон, прикрывающий, но не облегающий её тело; Клер казалось, что она стоит голой на сквозняке; её глаза оставались сухими, ибо она не могла до конца осознать всю огромность того, что ей предстоит пережить; Клер приложила руку к груди и прислушалась к ритмичному биению, по-прежнему чересчур частому и совершенно непредсказуемому, несмотря ни на какие медикаменты, — а потом произнесла вслух: сердце.

Медики много часов беседовали с Клер, чтобы составить её психологический портрет: отчёт об эмоциональных привязанностях, степень социальной активности, оценка поведения на фоне трудностей, усталости и беспокойства, готовность стоически переносить все сложности послеоперационного периода, который обещает быть долгим и непростым, — они лишь не сказали ей, чт о станет с её собственным сердцем потом, после операции. Может быть, существует какое-то хранилище органов, говорила она себе, снимая украшения и часы, — что-то типа чулана, и моё сердце бросят туда, к другим сердцам и отработавшим органам, а потом весь этот мусор увезут, сложив в пластиковые мешки? Она представила себе контейнер для органических отходов, где её сердце будет переработано, превращено в бесформенную материю; в фарш из плоти, которым жестокий Атрид потчевал своих недругов, явившихся во дворец очень голодными; в лепёшки или в бифштекс-тартар; в собачий корм, который кладут в большие миски; в лакомство для медведей и тюленей, — и, возможно, эти последние, поглотив её плоть, покроются шелковистыми волосами платинового цвета, а потом у них вырастут длинные бархатные ресницы.

Он постучал, но вошёл, не дождавшись ответа: Эмманюэль Арфанг. Врач встал прямо перед Клер: сердце изымут около двадцати трёх часов, параметры органа безупречны. Некоторое время он молчал, наблюдая за пациенткой: вы хотите о чём-то спросить? Она села на кровати, округлила спину, положила ладони на матрас, скрестила ноги, восхитительные ноги: изящные ступни, красный лак — в этой хлорозной палате [129] Хлороз — тяжёлое заболевание растений, вызываемое дефицитом хлорофилла и приводящее к снижению активности фотосинтеза. Листья заболевших растений преждевременно желтеют и опадают, верхушки побегов усыхают, активные корни отмирают. — Примеч. ред. её ногти сияли, как лепестки наперстянки; вы не ошиблись, у меня есть вопрос… он касается донора. Арфанг покачал головой, показывая, что она переигрывает: Клер отлично знала ответ на свой вопрос, и они не раз говорили об этом. Но Клер настаивала, её светлые волосы обрамляли скулы, словно скобки: я просто хочу немного порассуждать, я всё время думаю о нём. И уверенно добавила: например, откуда приедет это сердце: ведь оно не парижское? Арфанг, нахмурившись, рассматривал подопечную: откуда она узнала? Затем согласился: департамент Приморская Сена. Клер закрыла глаза и заговорила быстрее: Male or female? Male, [130] «Мужское или женское?» — «Мужское» (англ.). поддержал игру Арфанг; он уже подошёл к отрытой двери; Клер услышала, как хирург уходит, и открыла глаза: подождите, скажите, сколько ему лет, please? [131] Пожалуйста (англ.). Но Арфанг исчез.