Маилис де Керангаль - Чинить живых

Все трое сыновей явились одновременно; старший, со скорбным лицом, держал мать за руку, словно боялся её отпустить; средний кружил по комнате, повторяя, как заезженная пластинка: всё будет хорошо, всё будет хорошо; младший принёс ей пакетик конфет в форме сердечек. Арфанг — ас в своём деле, лучший хирург в этой области: семьдесят кардиопересадок в год; у него лучшая команда — ты в надёжных руках, говорил он тихим дрожащим голосом. Клер машинально соглашалась, смотрела на его лицо, толком не слушая: да, я знаю, не волнуйся. Труднее всего ей оказалось с матерью, которая не прекращала причитать, что жизнь несправедлива, что место дочери на хирургическом столе хочет занять она, — в итоге мать заявила, что было бы более естественно и ожидаемо, если бы она или умерла, или первая подверглась риску операции. Мама, я не умру, — потеряла терпение Клер, — у меня нет ни малейшего намерения умирать; измученные мальчики окрысились на бабушку: да замолчи ты, без тебя тошно! Медсестра снова зашла в палату и, постучав пальцем по циферблату, разрядила обстановку: всё хорошо — мы должны вас подготовить. Клер поцеловала сыновей, погладила каждого по щеке, прошептала каждому: любовь моя.

Чуть позже она вошла в душевую кабину и долго мылась с бетадином, [132] Антисептик с добавлением йода. поливая всё тело жёлтой жидкостью и с силой растирая её. Обсохнув, Клер снова накинула стерильную хламиду и вернулась к состоянию ожидания.

Около десяти вечера в палату вошла анестезиолог: всё в порядке? Высокая, с узкими плечами и бёдрами, лебединая шея, бледная улыбка — и холодные тонкие руки: она коснулась ладоней Клер, когда давала ей первые медикаменты, чтобы вы расслабились. Клер вытянулась на кровати, ощутив внезапный упадок сил, хотя была возбуждена как никогда. Через час явился санитар из оперблока; он взялся за перекладину кровати и покатил её: вас будут оперировать на столе, а потом опять переложат на эту кровать; дальше он вёз Клер молча. Мимо проплывали метры коридора, и Клер не знала, на чём остановить взгляд: скучные потолки; электропровода, извивающиеся, словно речные змеи. Чем ближе был оперблок, тем сильнее билось её сердце; двери с кодовыми замками открывались, как ворота шлюзов. Ещё одно перегороженное пространство; Клер оставили в маленькой комнате; снова ожидание. Мы скоро придём за вами. Время размазалось, как масло по хлебу; близилась полночь.

За дверью блока анестезиолог проверяла приборы для наблюдения за пациенткой: разложила электроды слежения за работой сердца; закрепила катетеры, постоянно выводящие на монитор показатели давления; подготовила прищепку на кончик пальца, благодаря которой можно будет всё время отслеживать уровень кислорода в крови. Врач установила штатив для перфузии, подвесила пакет с полупрозрачной жидкостью, отрегулировала зажимы, — простые жесты, отточенные тридцатилетним опытом, высший класс: ну, что же, мы можем начинать; все собрались? На самом деле, никто ещё не собрался: хирургическая бригада находилась в гардеробной — медики натягивали небесно-голубые пижамы, блузы с короткими рукавами и куртки — с длинными; каждый натянул по паре шапочек, чтобы закрыть все волосы на голове, и по паре повязок на рот. Матерчатые сапожки, бахилы, стерильные перчатки в изобилии. Они долго очищали щёточкой ногти, намыливали ладони и предплечья вплоть до локтя, используя дезинфицирующие средства, — первый раз, второй, третий. Только после всего этого они шагнули в операционную. Одинаковые голубые фигуры занимали свои места, и хотя их лица были скрыты масками, остались характерная походка, рост, манера двигаться, телосложение — и конечно же взгляды, которые теперь заменяли речь. Интерн-перфузиолог, две хирургические сестры, два врача-анестезиолога: с этой парочкой Арфанг работал уже почти тридцать лет — и именно с ними он провёл свою первую трансплантацию.

А впрочем, вот и он сам: собранный, словно перед началом велозаезда. Хирург надел фартук-халат с завязками на спине, скрывший почти всё его тело, — рукава ему прикрепили резинками к большим пальцам: это одеяние доходило до середины икры и напоминало фартук мясника, плотно облегающий бёдра. Арфанг подошёл к Клер и сообщил последние новости: сердце будет у нас через полчаса; оно превосходное — будто специально для вас сделано; вы поладите. Клер улыбнулась: я надеюсь, вы всё-таки дождётесь, пока его доставят в операционную, и только потом вырежете моё, не так ли? Хирург удивился: вы это серьёзно?

Клер ввели наркоз. Вскоре под веками у неё замелькал калейдоскоп: яркие тёплые цвета, размытые формы, бесконечно меняющиеся фигуры, плавающие нити и пульсирующая цитоплазма; в это время медсестра прикрыла голову и тело пациентки крупными листами из жёлтой пластмассы, оставив открытым только операционное поле — квадрат кожи под прицелом белых ламп: именно эту зону будут вскрывать. Арфанг сделал первое движение — стерильным карандашом наметил линии будущих разрезов на грудной клетке у больной и определил места для маленьких дырочек, сквозь которые в тело введут зонды с системой транслирующих видеокамер. Затем анестезиолог, сняв трубку спецтелефона, которым была оснащена операционная, сообщила: всё по плану, они сейчас приедут.

Ещё один хирургический блок, операционная близ ночного эстуария, но он почти безлюден; бригады отбыли в том порядке, в котором изымались органы; последними у тела Симона Лимбра остались те, кто начинал подготовку трансплантатов, — те, кто забрал почки: именно урологи были уполномочены привести тело в должный вид.

Не ушёл и Том а Ремиж; от усталости его лицо осунулось, щёки побелели; и хотя уже настал черёд часов, катящихся к концу операции, часов, размытых в безвременье, а оттого ещё более медленных и тягучих, медбрат акцентировал своё присутствие. Каждое его действие, даже самое незаметное, было направлено на то, чтобы подчеркнуть следующую мысль: нет, ничего ещё не закончено, отнюдь. Конечно, Ремиж раздражал врачей: он вытягивал шею и заглядывал через плечо, словно пытался предвосхитить каждый следующий жест хирургов и медсестры. Ведь в эти моменты так легко сдаться, пропустить пару стежков, не оказать должного ухода, схалтурить, — хотя, в сущности, что это изменит? Том а молча боролся со всеобщим истощением, с желанием поскорее закончить страшную процедуру; он не упускал ни единой детали: эта фаза изъятия — восстановление тела донора — не менее важна: ею нельзя пренебрегать, нельзя её обезличить; теперь тело важно починить, исправить нанесённый ему ущерб. Они должны вернуть тело именно таким, каким забрали, — иначе это уже просто варварство. Стоявшие рядом врачи возводили очи гор е и вздыхали: да не волнуйся ты так. Что бы ты там ни думал, мы не халтурщики: всё будет сделано по высшему разряду.