Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

– Быстрей давай с горохом. Не весь же день ждать.

– …принцессу, какая была б не слишком стара, не слишком уродлива и не переодетая крестьянка, – продолжала Лили, склонив голову над корзиной. – Однажды темной бурной ночью…

– А я знаю эту сказку, – вставил Беньямин. – А принц разве не…

– …прекрасная девушка, облаченная в тряпье, промокшая до костей и совсем-совсем не похожая на принцессу, постучала в дворцовые двери. Заявила, что она – сама настоящая из всех настоящих принцесс на свете. Мать принца решила ее проверить…

– Ножи, – рявкнула Гудрун. Схватив металлическую плошку, она разбила в нее десяток яиц и взялась ожесточенно взбивать их, прожигая Беньямина взглядом, пока тот не принялся править лезвия. Губы у Лили продолжали шевелиться, хотя крещендо шума в кухне привело к такому грохоту, будто в осиное гнездо тыкают стальными прутами. Но вдруг все стихло.

– …сказала, что она всю ночь глаз не сомкнула, – прошептала Лили в тишине, – потому что в постели у нее было что-то твердое и оно не давало ей спать. – Беньямин хмыкнул. Гудрун нахмурилась. – И что все тело у нее – сплошной синяк. Принц возрадовался, ибо лишь настоящая принцесса может почувствовать крошечную горошину через толстую стопку пуховых перин. В тот же день они поженились. Это доказывает… – тут Лили бросила последние горошины в таз, а пустой стручок – в корзину, – что никогда не следует судить о человеке лишь по тому, что зрят глаза. – Она сложила руки на коленях.

– Ты все сделала, – проговорила Гудрун в изумлении. – Можешь, значит, постараться, когда хочешь.

– Отличная сказка, – сказал с восторгом Беньямин. Прошлой ночью он убеждал себя, что она всего лишь служанка и ему хоть что-то брезжит. А теперь он удивлялся, как вообще мог такое предположить. Приуныл. И все-таки – ради нее – он приложит еще больше усилий, чтоб вызнать правду. Через день-другой опять сходит к Хуго. Толстяк-журналист – нос и уши Леопольдштадта: так или иначе, ни один мерзкий слушок мимо него не пролетит. Но прежде он разберется с «Телемой» – этой Гоморрой наших дней. Должен же быть способ туда проникнуть. Тут его осенило: когда он сказал доктору, что молодых людей в клуб не берут из-за обилия там девушек, говорил он не всю правду. Мужчин нанимали, но особой разновидности – тех, кому женские чары безразличны. Он переминался с ноги на ногу, размышляя, какой ущерб может нанести своей репутации.

Ну и ладно. Пусть другие думают о нем что хотят, лишь бы Лили глядела на него благосклонно.

На мгновение Беньямин позволил себе вообразить будущее, в котором ему дозволят защищать ее, заботиться о ней. Вполне возможно. Кем бы она ни была, у Лили сейчас ничего нет: arm wie eirne Kirchenmaus – бедна как церковная мышь. Он подобрал ее, как говаривала его матушка, в чем мать родила. Куда ей податься? Как жить? Может, доктор позволит ему довести до ума каморку над конюшнями. Беньямин построил бы перегородку, вышло бы две комнаты; выклянчил бы из дома какую-никакую мебель. Это для начала. Днем они бы работали: она – в доме, он – в саду или сопровождал бы доктора; они бы часто виделись и улыбались бы на ходу своим общим тайнам. Вечерами он бы учился, а Лили шила, или читала, или составляла букеты. По выходным, когда хозяевам не требовалась коляска, может, им бы разрешали прокатиться в пригород, в Венский лес и к замку Перхтольдсдорф. Или, может, даже до самого Санкт-Пёльтена, где древнеримские развалины. А когда он получит образование и разбогатеет – снимет квартиру в лучшем районе города; и тогда у них тоже будет летний отпуск в Гмундене…

– Лицо свое дурацкое поправь, – заорала Гудрун, примеряясь к нему деревянной ложкой.

– Какая муха тебя укусила? – прошептал Беньямин. – Кое-кто тут прям медведица с больной задницей.

– Что?

– Ничего не могу с лицом поделать, – заявил Беньямин.

– Я слышала, что ты там сказал. Как ты смеешь! Побольше уважения, будь любезен, иначе получишь от ворот поворот, когда фрау доктор Бройер вернется да услышит про твое пьянство.

Лили за спиной у Гудрун еле заметно улыбнулась. Беньямин ответил ей широкой улыбкой, а вдобавок еще и глаза закатил. А зря.

– Вон отсюда! – взревела Гудрун.

– Ладно. Фрукты, стало быть, собирать не надо, как я понимаю. – Он замер в дверях и подмигнул Лили.

– Нет, надо – вернись немедля! Как ты смеешь уходить, когда я с тобой разговариваю? Хозяин все про это узнает. – Она глянула на Лили. – Держи, – сказала она и сунула громадный таз ей в руки. – Малина. Надеюсь, ты помнишь, что это такое. А потом наберешь свежих цветов для залы.

– Ей хуже, – сказал Беньямин, когда Лили появилась на солнышке. – Власть в голову ударяет. Веди себя хорошо, когда вернется остальная семья. Давай помогу тебе с малиной. – До него дошло, что из дома клети с плодовыми кустами не видны.

Вдали от угрюмой кухни волосы у нее сияли красным золотом. От жара печи они увлажнились, и мелкие кудри льнули к голове, как у херувима. Блузка была велика и болталась на ней, и в зазор было видно тонкое кружево на белой коже. Беньямин осторожно пристроился так, чтобы увидеть побольше. Он скрутил пальцами кусок рафии и придвинулся ближе.

– Я боялся, что ты умерла, – сказал он вполголоса. Лили глянула на него, но не ответила. В такой близи он видел зеленоватые тени от синяков у нее за ухом и грубые царапины на горле. Кровь у него словно зажглась. – Только скажи мне, кто это с тобой сделал, и я его убью. Убью подонка – очень-очень медленно.

– Я сама его убью, – отозвалась она тихо. – Такая у меня здесь цель.

– В том мерзком клубе? Тебя там держали узницей?

– Так или иначе мы все – узники.

Беньямин воспринял это загадочное утверждение как согласие. Не важно, что там за планы у доктора, – у него теперь есть свои.

– Давай я тебе помогу, – сказал он, открывая дверцу клети с кустами.

Искоса глянув на него, Лили шагнула внутрь и замерла, вдыхая жаркий малиновый аромат, перемешанный с резким игривым запахом смородинового листа, а Беньямин схватил палку и выгнал дрозденка, пробравшегося под сетку. В пучках высокой травы тарахтели кузнечики. Пара белых бабочек выплясывала ритуальный танец у них над головами. Беньямин повел Лили вдоль длинных рядов обнаженных фруктовых кустов, пока не добрались до осенней малины.

– Это я их сажал. – Он потянулся к особенно крупному и роскошному кусту. – Попробуй. Бери еще. – Кормить Лили – вот чем он мог бы заниматься до самого вечера. Но после третьей ягоды она отвернула голову. – Тебе не нравится? Сам я тоже абрикосы предпочитаю. А у тебя какой любимый фрукт?

Она рассмеялась.

– Вишня.

– Она сошла уже. Дальше яблоки и ежевика.

Лили взяла его за плечо.

– Даниил, ты предложил мне помощь. Можешь отвезти меня в Линц? – Беньямин глянул на ее маленькую руку и отвернулся, страшно разочарованный, что она не запомнила даже его имени.