Юрий Герт - Кто если не ты

— Если исходить из того, что сказал Михеев, совершенно непонятно, почему Герцен считал диалектику Гегеля «алгеброй революции». Непонятно также, почему немецкая идеалистическая философия явилась одним из трех источников марксизма...

Леонид Митрофанович пространно заговорил о том, что безродные космополиты считают русскую культуру лишь отголоском западной. При этом Леонид Митрофанович так укоризненно поводил сивыми кустиками бровей и так часто повторял «безродные космополиты», что когда урок кончился, Красноперов крикнул:

— Что, из-за Гегеля в космополиты угодил? — и захохотал.

Клим с Игорем остались в классе вдвоем.

— Дурак,— сказал Клим вдогонку Красноперову.— Начихать ему и на Гегеля и на Белинского.

— А остальным? — усмехнулся Турбинин.— Кроме тебя да меня никто не заглядывал никуда, кроме учебника.

И хотя Климу не понравилось то, что Турбинин так презрительно отозвался о ребятах, в глубине души ему польстило, что Игорь выделил его из всего класса и поставил рядом с собой. Но он тут же устыдился этой грубой лести, в нем вспыхнуло раздражение против Турбинина, и сам себе противореча, он принялся вдруг доказывать, что Михеев, по существу, прав, Гегель все-таки был реакционер и монархист.

Они проспорили всю перемену, а после уроков погуляли по улицам в сопровождении Мишки, который слушал их молча и про себя думал, что оба хотят показать друг другу, сколько они знают.

И действительно, это было так. Игорь и Клим прощупывали друг друга, почти без всякой связи перескакивая от Белинского к статьям Трегуба и Симонова о Маяковском, от Маяковского — к Уитмену, от Уитмена — к Трумэну, от него — к возможности революции в Америке. Больше всего спорили они именно о революции в Америке: Клим считал, что глупо откладывать ее в долгий ящик, а Игорь... Игорь точно назвал, какую численность имеет компартия в США, иронически отозвался о руководстве профсоюзов — он помнил наизусть имена их лидеров — доказал, что рынки сбыта для американских монополий гигантски возросли после войны и что вся Америка наживается сейчас за счет Европы и Азии, Клима потрясло количество фактов и цифр, которыми на память сыпал Турбинин.

— Заходите ко мне как-нибудь,— на прощанье предложил Игорь, делая вид, что ничего не замечает.— Я могу вам показать кое-какие книжонки...

Когда они расстались, Клим восхищенно воскликнул:

— Он знает в десять раз больше, чем мы с тобой, старина!

— Подумаешь...— сказал Мишка.

Больше сказать ему было нечего. Не мог же, в самом деле, он признаться, что уже начал ревновать своего друга к Игорю, который, конечно, смыслит в политике и литературе куда больше, чем он, Мишка Гольцман...

3

Они зашли к Турбинину на другой день после школы,

Игорь отлучился на минуту, оставив их в своей комнате.

— Вот рак-отшельник! — сказал Мишка, удивленно озираясь по сторонам.— Надо же придумать: на улице солнце, а тут...

Под высоким потолком горела лампа, от матовой стеклянной люстры лился мягкий свет. Большое окно было наглухо затворено ставнями и завешено темными шторами — похоже, его никогда не открывали. На противоположной стене висел широкий ковер, он покрывал тахту и почти весь пол, забегая под тумбы старинного письменного стола. Комната напоминала нарядную коробку от дорогих духов, плотно запечатанную; вдобавок — воздух здесь был тяжелый и слегка пахло духами.

— Маркиз! — ворчал Мишка, усаживаясь в глубокое кресло. Кажется, впервые в жизни сидел он в таком кресле.— Маркиз... Ишь ты, даже Наполеон...

Он взял со стола маленькую изящную статуэтку, отлитую из чугуна. Император французов застыл в горделиво-мрачной позе, скрестив на груди руки и натянув треуголку глубоко на лоб.

— Интересно, на черта ему сдался Наполеон? — Мишка повертел статуэтку и поставил на прежнее место рядом с массивным письменным прибором черного мрамора.

Едва войдя сюда, Клим понял, что попал в сокровищницу. Сколько здесь было книг!

Нет, то не были дежурные собрания, классиков, из которых состоит каждая заурядная библиотека.

В строгом подборе ощущался особый вкус! Клим, перебегая глазами от одного корешка к другому, едва вытянув книгу, тотчас возвращал ее на место и переходил к новой... Мемуары Ллойд Джорджа, Бисмарка, Наполеона, Талейрана, биографии крупнейших исторических деятелей, многотомная «История XIX века», Моммзен, Тацит, сочинения Меринга, Клаузевица, Мольтке, Шлиффена о военном искусстве — книги редкостные, об одних Клим только слышал, о других и не помышлял, что они существуют! Вместо ответа на Мишкино ворчание он ткнул ему в руки Плутарха.

— Ну как, освоились? — спросил Игорь вернувшись.

Клим издал несколько бессвязных восклицаний, не отрываясь от «Истории Парижской Коммуны». Мишка же сказал:

— Старье,— захлопнул Плутарха и поставил на полку.

— Вот как? — Игорь поджал губы, левая бровь скользнула вверх.

— Конечно. Кому это интересно, что видел во сне Александр Македонский две тысячи лет тому назад?

— А что же тебя интересует? — Игорь опустился на тахту и, забросив ногу на ногу, с холодным любопытством разглядывал Мишку. При этом руки он скрестил на груди точь-в-точь как Наполеон на письменном столе.

— Поэзия,— сказал Мишка, надеясь, что Клим поддержит его.

Но Клим увлеченно листал «Парижскую Коммуну» — приходилось сражаться одному.

— Или, например, техника. Изобретательство. А вся эта дипломатия — так, от нечего делать, чтобы в разговоре образованностью щеголять. Ты что, дипломатом стать хочешь? Тогда языки надо изучать, а не Плутарха.

Вместо ответа Игорь поднялся, достал с верхней полки книгу, вручил Мишке.

— Что это? — недоверчиво заморгал Мишка,— На каком?..

— На английском.

— А ты английский знаешь?

— Тебе тоже неплохо бы изучить английский, раз ты в эдисоны метишь,— сказал Игорь и поставил книгу обратно.

Климу было жаль Мишку, но что можно возразить Турбинину? Они такие невежды — оба, оба! И немецкий знают лишь настолько, чтобы со словарем перевести параграф. А Игорь овладел и английским! Но то был день великих изумлений. В комнату вошла миловидная молодая женщина с такими же темными, как у Игоря, глазами — но взгляд их был приветлив и ласков.

— Мой сын много мне рассказывал о вас,— произнесла она певучим голосом, здороваясь с Климом, и тот снова удивился: женщина скорей могла сойти за сестру Игоря, чем за его мать.

Потом Любовь Михайловна — так ее звали — усадила Клима рядом с собой. Ее вопросы звучали не назойливо, но все-таки она сняла настоящий допрос. Когда Клим упомянул, что давно уже живет без отца и матери, по ее гладкому, слегка выпуклому лбу пробежала морщинка, но она тотчас разгладилась, когда выяснилось, что дядя Клима работает врачом в клинике. Клим не обратил на это внимания. Она дважды заставила его пересказать историю с Гегелем и каждый раз смеялась. Серебряные рыбки на алом фоне халата шелковисто блестели и переливались у нее на груди.