Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

— Чай или кофе с молоком?

— Кофе, и, если можно, черный.

— А как насчет ломтика кекса?

— С удовольствием.

— Мне абсолютно нельзя есть пирожные, я и так растолстела, но не могу удержаться. Она ведь итальянка?

— Испанка.

— Да, у нее еще было смешное имя. Почти у всех иностранцев ужасно смешные имена.

— Ее звали Мануэла.

— Точно. Смешливая девица, впрочем, смазливенькая. В ухажерах, надо думать, у нее недостатка не было. И судя по тому, что я видела, она не из тех, кто долго сопротивляется.

— Ну, я не в курсе, как она проводила свободный день.

— Нет, я просто припомнила, как недавно, может, с неделю назад, она вернулась на машине поздно ночью. Я как раз не спала. Бывают ночи, когда мне никак не уснуть, и тогда я встаю. Было около двух. Ее провожала целая компания, они все набились в одну машину и орали песни.

— А почему вы решили, что это была она?

— Машина остановилась у вашего дома, а потом я услышала, как хлопнула дверь С того дня я ее больше не видела и подумала, что, наверно, ваша матушка выгнала ее.

— Нет, она сама ушла, решила вернуться на родину.

— Не понравилось во Франции?

— Не знаю.

— Ваша матушка вызывала доктора Леду?

Смысл ее вопроса не сразу дошел до меня.

— А зачем?

— Ну как же! Головокружения и температура могут быть следствием простуды.

Я опять ничего не понимаю. Какая еще простуда? Но я убеждена, что, несмотря на свой простодушный вид, г-жа Рорив ничего не говорит без умысла.

— Я еще подумала в тот день, когда задавили собаку, что зря ваша матушка вышла под дождь, даже ничего не накинув на себя.

— Кто задавил? Какую собаку? — невольно спрашиваю я.

— А разве ваша матушка не рассказывала? Наверно, чтобы не расстраивать вас. Это произошло то ли во вторник, то ли в среду. Постойте. Нет, все-таки во вторник: мы на обед ели камбалу. В этот день нам привозят рыбу. Впрочем, это не имеет значения. Но я точно помню, что шел дождь. Нет, не сильный дождь с бурей, как на прошлой неделе, а такой, знаете, мелкий, холодный. Я поджидала господина Рорива: он поехал в город кое-что купить. Сидела у окна, чтобы видеть, когда он подъедет: я ужасно беспокоюсь, если он едет в машине один.

Не знаю почему, у меня сжимается сердце. Такое чувство, будто в этой болтовне таится пока еще неведомая опасность, и, чтобы скрыть замешательство, я отпиваю глоток кофе.

— Вам не нравится кекс?

— Нет, что вы! Выглядит он очень соблазнительно.

— В Париже такого вам не подадут. На чем это я остановилась? Ага! Уже смеркалось. И тут со стороны Живри несется машина, и желтые фары освещают мокрое шоссе. Вдруг в снопе света я вижу большую собаку. Здесь я такой не встречала, наверно, она была бездомная. Она бежала посередине шоссе, машина не успела затормозить. У меня было такое ощущение, что я слышу звук удара, хотя, конечно, слышать его не могла. Я так люблю животных, и от этого зрелища мне чуть худо не стало. Машина помчалась дальше, а несчастная собака взлетела в воздух и упала почти на то же самое место, где была сбита.

Я все не могла взять в толк, для чего г-жа Рорив рассказывает мне эту историю. А она чувствует мой интерес и внутренне цветет.

— Меня это до такой степени расстроило, что я вынуждена была выпить рюмочку мятного ликера. И как раз пила его в гостиной, когда возвратился господин Рорив. Я ему сказала: «А не навестить ли нам очаровательную госпожу Ле Клоанек? Утром я испекла два хлебца с изюмом. Давай отнесем ей один». Ваша матушка, я знаю, обожает их. Как-то я угостила ее, и она мне говорила, что ей очень понравилось.

Врет она все или говорит правду?

— Я взяла зонтик. Господин Рорив не стал брать, сказал, что дождь маленький и ему вполне достаточно макинтоша. Представьте же мое удивление, когда я обнаружила, что собаки на шоссе нет. Я-то была просто убеждена, что она подохла. Да иначе и быть не могло: она падала так, словно ее в клочки разорвало.

И она трещит, трещит, трещит, но одновременно уплетает кекс.

— Господин Рорив позвонил. Первый этаж был темный, свет горел только на втором в комнате ваших родителей. Как видите, я уже неплохо знаю ваш дом. Конечно, когда всего одни соседи…

Боже, когда она дойдет до сути?

— И после третьего звонка никто не ответил. «Может, она в кухне и не слышит», — сказала я. Мы еще не знали, что ваша служанка ушла. Я немножко забеспокоилась, и господин Рорив сказал: «Давай попробуем с другого входа». Мы пошли вокруг дома к черному входу. В кухне света тоже не было. «Оставь хлебец на крыльце», — предложил господин Рорив, но я отказалась: «Нет, его замочит дождь». Вы вправе счесть меня бесцеремонной, но я нажала на дверную ручку. Дверь была не заперта и открылась. Я положила хлебец на столик, который стоит в коридоре.

— Но при чем тут собака? Какое она имеет отношение…

— Сейчас я дойду до этого. Подождите. Когда мы уже собрались уходить, послышался шум со стороны леса. Из-за тучи как раз вышла луна, и я увидела, что ваша мама открывает заднюю калитку. Она была без шляпы, без пальто и везла тачку…

— В ней что-нибудь было?

— Нет. Мы решили не дожидаться ее, побоялись, что она будет недовольна, обнаружив нас там. Я думаю, ваша матушка тоже заметила собаку на дороге и вышла посмотреть — может, бедное животное только ранено. А когда увидела, что собака мертва, вероятно, решила бросить ее в пруд, привязав камень на шею… — Внезапно голос у г-жи Рорив меняется. — Что с вами?

— Со мной? — тупо спрашиваю я.

— Вы побледнели. Вы так любите животных? Уверена, вы тоже не оставили бы эту собаку валяться на шоссе прямо под окнами.

— Мне пора идти. Надо приготовить ужин, — говорю я.

— Да, время. Хотя вы предпочитаете брать уже готовое…

Она даже заметила, что я взяла у Жослена. Расплатиться мне она не позволила:

— Нет, нет, это я вас пригласила! А вы хоть попробовали мой хлебец с изюмом?

— Что? Да, конечно.

Я соврала. Не знаю по какой причине, но мама даже не заикнулась про этот хлебец. Правда, у нее был самый разгар «девятин».

Но куда она его дела? Съесть не могла, потому что во время запоев сладкого в рот не берет. Выбросила на помойку? Почему?

А как она себя почувствовала, когда, вернувшись с пруда, обнаружила, что в доме кто-то был?

Открываю дверь. В отличие от того вечера, когда приходила г-жа Рорив, по всему первому этажу горит свет. Но ни в гостиной, ни в столовой, где уже накрыт стол, никого нету.

Маму я обнаруживаю в кухне: она одета, держится прямо, чересчур прямо, словно борясь со слабостью.

— Ты встала?

Не отвечая, она смотрит на меня и тяжело вздыхает. Вот уж ни за что бы не поверила, что сегодня она способна встать. Но это уже не первый случай, когда я являюсь свидетелем ее поразительной воли. Но походка у нее неуверенная, немножко механическая.