Амадо Эрнандес - Хищные птицы

В клинике португальца Долли пробыла всего два дня, на третий мать перевезла ее в отель. «Глядя на вас, ни о чем нельзя догадаться», — сказал ей на прощание знаменитый врач.

Когда они очутились в номере, мать первым делом подвела Долли к огромному зеркалу в ванной комнате.

— Посмотри, твоей красоты ничуть не убавилось.

Горько усмехнувшись, Долли кивнула в знак согласия.

— Мама, ты просто не видишь на моем лице того, что творится у меня в душе.

— Все это забудется, и ты снова станешь чувствовать себя, как прежде. — Донья Хулия пыталась говорить как можно более веселым и беззаботным тоном.

— Время — лучший лекарь, — не удержалась она, чтобы еще раз не повторить банальность, которая в подобных ситуациях и так очевидна.

Но на сей раз донья Хулия оказалась права: не прошло и недели, как переливистый смех Долли зазвучал на различных приемах в высшем свете Гонконга.

Так называемое «освобождение» скорее всего можно было сравнить с большим сельским праздником. Кругом гремели оркестры, вспыхивали фейерверки — веселье царило в каждом доме, и в бедном и в богатом. Но всех тревожила мысль: что будет потом? Опять питаться отбросами, затягивать потуже пояса? Снова долги, смертельная усталость, уйма мелочных забот?

На Филиппинах у каждого города, у каждой деревни и даже храма есть свой бог-покровитель, которого свято чтут местные жители. Поэтому ежегодно в стране справляют свыше четырехсот праздников, больше, чем дней в году. Можно подумать, что с тех пор, как филиппинцы приняли христианство, их жизнь превратилась в сплошной праздник, а теперь к нескончаемой череде праздников добавился еще один — «освобождение». Бары и кафе заполнились американцами, торжествовавшими победу над японцами.

На первый взгляд вроде бы установились мир и спокойствие, стих гром войны. Но уже через несколько дней началась суровая и жестокая битва за хлеб насущный, за жизнь на земле. И боролись теперь сильные со слабыми, истинные партизаны с самозванцами, кровопийцы-эксплуататоры с трудовым людом, помещики с арендаторами, лавочники с покупателями. В городе остро ощущалась нехватка жилья, неимоверно подскочили цены на товары первой необходимости. Все желали одного — «чтобы все было как до войны». События военного времени постепенно отходили на второй план. Уже почти никого не интересовало, кто остался верным отечеству, а кто перешел на сторону врага. Общая картина военного времени быстро стиралась в памяти, хотя писалась она отнюдь не красками, а человеческой кровью. Возрождались прежние понятия о законности и правопорядке.

Земля, которую владельцы забросили во время войны, вновь начала обретать своих «хозяев». А тех, кто ее обрабатывал, кто не дал заполонить ее лесам и болотам, безжалостно гнали прочь. Помещики создавали особые вооруженные гвардии, куда вербовали, как правило, бывших японских прислужников, и те за щедрую мзду должны были разыскать и вернуть своим хозяевам брошенное в первые дни войны имущество. Между помещиками и крестьянами постоянно возникали раздоры, доходившие до открытых столкновений. А так как большинство крестьян в годы войны либо партизанили, либо активно поддерживали партизан, то, естественно, незаконная деятельность бывших японских наймитов вызывала их резкий протест. Око за око, зуб за зуб.

Правительство было в центре всех событий, все обо всем знало. Но в нем опять оказались те же самые люди, которые находились у власти до войны. Неимущие пожинали плоды своей слабости. Прыткие коллаборационисты, вроде Монтеро, с помощью друзей и денег умело пролезали всюду. Они-то и поддерживали мнимых партизан, натравливая их на настоящих героев, сражавшихся за родину. Ни о какой справедливости в послевоенной жизни не приходилось и говорить. Было ясно, что победа не принесла равенства, о котором мечтали участники Сопротивления, и снова выиграли те, кто заботился только о собственной наживе.

В первый послевоенный год рабочие и служащие получали ту же зарплату, что и до войны, хотя всем было очевидно, что стоимость жизни выросла по меньшей мере в четыре раза. Цены постоянно ползли вверх, продуктов не хватало. И в этом оказались повинны не столько послевоенная разруха, сколько спекулянты-перекупщики, наживавшие сказочные богатства буквально за несколько дней.

Однако уроки войны не прошли для трудящихся даром. Они научились думать, для защиты своих прав рабочие объединялись в профсоюзы, в деревнях возникали первые крестьянские союзы. Народ твердо усвоил, что оружие не стоит далеко прятать, его надо держать наготове. День ото дня в нем крепла решимость добиваться своих прав и той доли, которая причиталась за участие в общей борьбе, народ на практике убеждался в том, что порознь ничего не добьешься, что его сила в единстве. Он вдруг прозрел и увидел истинное лицо политических деятелей. Да, они отнюдь не святые, а скорее напоминают — стаю хищных птиц, которые кружатся над своей жертвой и, выбрав удобный момент, обрушиваются на нее. Не брезгают они и падалью. И движет ими одна-единственная цель — обогащение.

Манилу наводнила армия безработных, многие из которых нуждались в неотложной медицинской помощи, но оказались предоставленными самим себе и умирали от болезней и истощения прямо на улицах либо в жалких трущобах на окраине города. Но самое страшное зрелище являли собой дети, лишившиеся родителей в годы войны, дети бесчисленных жертв Форта Сантьяго и Батаана. Для всего этого огромного бесприютного племени не нашлось ни еды, ни одежды, о школах и говорить не приходится. В школу можно было попасть только по протекции какого-нибудь политического заправилы. На участках, отведенных под постройку школ и больниц, словно грибы после дождя, появлялись новомодные бензозаправочные станции. Для истощенных детей недоставало молока, зато автомобиль можно было заправить бензином в любое время. Богачи получали в фешенебельных районах города огромные участки. На одном таком участке могло бы разместиться сто лачуг с многочисленными обитателями, а строили на них великолепные виллы из стали, мрамора и стекла. Каждая такая вилла была надежно укрыта от посторонних глаз высоким забором и утопала в пышной зелени сада. Рядом с виллой, как правило, находился гараж с полдюжиной машин новейших марок и бассейн, который по своему великолепию мог бы поспорить с бассейнами аристократов в Древнем Риме.

В этих виллах прожигали жизнь филиппинские нувориши. Завтраки, обеды, ужины, ленчи, суарэ и банкеты, просто дружеские попойки — одно торжество сменяло другое, а поводов для веселья было более чем достаточно: то свадьба, то крестины, день рождения, именины, удачная сделка. Впрочем, веселились и без всякого повода, просто со скуки или чтобы продемонстрировать свое богатство. Так жила элита филиппинского общества. Казалось бы, не существует никакой связи между обитателями роскошных вилл и лачуг — так велика была разница в образе жизни и мышления. Но это только казалось. На самом же деле связь оставалась прочной и весьма ощутимой: богатые жили за счет бедных, карабкались вверх буквально по их головам. Алчность богатых не знала предела.