Амадо Эрнандес - Хищные птицы

Узнав о продаже старинных украшений, донья Хулия немедленно явилась их посмотреть. У нее буквально дрожали руки, когда она перебирала разложенные перед ней бриллианты. Однако по мере того, как ей называли цену, энтузиазм ее ослабевал. Ей пришлось ограничиться покупкой кольца с огромным камнем «кошачий глаз», светящимся в темноте, за который она скрепя сердце уплатила десять тысяч песо. Три бриллианта ушли к приятельнице доньи Хулии, вцепившейся в них так же, как и в известного сахарозаводчика. Узнав обходным путем, что один индийский махараджа готов выложить за три бриллианта двенадцать тысяч фунтов стерлингов, дама более не колебалась и заставила своего любовника немедля пожертвовать кругленькой суммой в пятьдесят тысяч филиппинских песо. Еще одно кольцо стоимостью в семь тысяч песо купил член кабинета. Когда Мандо осведомился через своего агента, не покупает ли тот его для своей жены, он получил лаконичный ответ:

— Для своей секретарши.

— Богат, должно быть, этот член правительства, — с наигранным почтением обронил Мандо.

— Богат не он, богата его жена.

За десять тысяч купила кольцо, фигурировавшее в коллекции Симоуна как принадлежавшее когда-то одному из военачальников Александра Македонского, слывшая в Маниле покровительницей искусств жена миллионера, коллекционировавшего антиквариат. Но оно не украсило его коллекции, а попало к другому завоевателю, молодому офицеру, покорившему сердце меценатки. Браслет с изумрудами и рубинами был приобретен сенатором для светской дамы, бывшей замужем за архибогачом-полупаралитиком в расчете на подарок во много раз дороже. Но самой интересной оказалась история продажи булавки для галстука с пятью рубинами и гарнитура, состоявшего из кольца с бриллиантами, мужского браслета, золотых с бриллиантами запонок. Все это купили в складчину пять светских матрон, сообща содержавших высокого, красивого, сильного жиголо [52] Жиголо (франц.) — платный танцор дансинга; разг . — альфонс. без всякого образования, но умевшего говорить и по-английски и по-испански. Его единственной заботой было сохранение отличной спортивной формы. Он находился у дам на полном обеспечении: они оплачивали все его расходы, кормили, одевали и даже купили ему автомобиль и сверх того выдавали еще по пятьсот песо в месяц. В его обязанности входило принимать каждую из дам в возрасте от сорока пяти до пятидесяти лет раз в неделю и развлекать у себя на квартире. Кроме того, он устраивал специальный бенефис по субботам. Таким образом, он был занят шесть дней в неделю, но единственный выходной день он проводил в приятном обществе не кого иного, как Лилибет, лучшей подружки Долли.

У каждой из матрон, естественно, был супруг с положением, способный оплачивать ее капризы и развлечения. Сами они знали все друг о друге, а светское общество знало все обо всех вместе.

Мандо слышал множество аналогичных историй, пока продавал драгоценности, собирая необходимые ему полмиллиона.

Долли быстро оправилась от неприятностей, которые ей довелось пережить в последнее время. Частную гонконгскую клинику она покидала, полностью уверовав в правоту материнских слов: «это» — дело весьма обычное среди девушек манильского высшего света, которые и девушками-то долго числятся лишь по инерции. «Девушек там можно теперь пересчитать по пальцам», — нередко говаривала она. Кто-кто, а донья Хулия знала все, что творится в округе.

Долли снова чувствовала себя прекрасно, к ней вернулись ее природное здоровье и хорошее настроение. Ей не терпелось окунуться в привычную стихию. Но донья Хулия считала возвращение в Манилу преждевременным. Она предложила ей сначала «прокатиться» в Европу, посетить несколько столиц, но подольше задержаться в Париже, чтобы присмотреться к модам, выяснить, что нового в области интерьера, поскольку в ближайшее время должно закончиться строительство их нового особняка.

Донья Хулия, как никто другой, знала, что душевное спокойствие возвращается медленнее, чем цвет лица. Кроме того, ей хотелось усыпить бдительность манильских друзей и знакомых. Впрочем, Долли не нужно было долго уговаривать. В Европу она отправилась одна, а мать возвратилась в Манилу, поставив любимого папочку перед свершившимся фактом: дочь поехала учиться в Париж и оттуда ему напишет.

— А почему ты не поехала с нею вместе? — спросил дон Сегундо, ничего не подозревавший об истинной причине гонконгского вояжа.

Нежно прижавшись к щеке супруга, донья Хулия ответила, что не могла позволить себе оставить «папочку» одного в Маниле.

Большую часть времени Монтеро посвящал теперь устройству нового особняка в Сингалонге. Для руководства отделочными работами был приглашен модный архитектор Понг Туа-сон, сын всемогущего старого коммерсанта Сон Туа, власть которого простиралась далеко за пределы Филиппин. Сон Туа покинул Китай в раннем детстве. Хилым мальчонкой с тощей косичкой привезли его в один из южных портов Филиппин в трюме маленького торгового судна. Обмануть стражу на пирсе, ему помог местный старожил-китаец, у которого он потом служил, а вернее, был рабом вплоть до своего совершеннолетия. Только после смерти старика китайца Сон Туа удалось перебраться в Манилу. Начал он старьевщиком, затем обзавелся мануфактурной лавкой, вошел в пай с некоей тридцатилетней вдовой и приобрел недвижимость, открыл игорные дома и опиекурильни, свел ряд выгодных знакомств с высокопоставленными особами в столице и окрестностях. Никто толком не знал, чем он занимался во время войны (предполагали, что возглавлял синдикат контрабандистов, работавших и на американцев и на японцев), но, подобно Монтеро, сколотил огромное, миллионное состояние.

Понг Туа-сон являлся одним из его многочисленных отпрысков, сыном той самой вдовы. Он быстро приобрел известность как архитектор и строительный подрядчик, поскольку брал низкий процент, не утруждал клиентов излишними формальностями и располагал любыми материалами. Как и другие дети Сон Туа, он именовал себя все чаще и чаще Туасоном на филиппинский лад. Одна его сестра вышла замуж за генерала, другая — за крупного правительственного чиновника. Что же касается самого Понга, то при виде Долли он становился кротким, как овца.

Когда дон Сегундо Монтеро заключал контракт на отделочные работы, он выдвинул условие, «чтобы его особняк был самый красивый на Филиппинах».

— Как пожелаете, дон Сегундо, так и будет. Можно сделать красивее президентского дворца.

В предвкушении удовольствия Монтеро даже прищелкнул языком. Это было бы очень кстати. Ведь на торжественное открытие его нового дома, возможно, прибудет наместник папы на Филиппинах, папский нунций лично освятит его, поскольку у филиппинцев еще нет своего кардинала. А его крестным отцом будет сам президент, и, таким образом, они станут кумовьями.