Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]

Пиу остановилась на мгновение, забыв о намыленной перчатке, от которой по гипсовой повязке тянулась длинная дорожка мыльной воды. Спустив пижамные штаны, Макс терпеливо ждал, когда она возобновит мытье, прерванное в начале их разговора.

— Ты понимаешь, я должна не только облечься в платье, нужно, чтобы платье стало частью меня, как кожа или волосы…

— Я понимаю, — сказал Макс.

Она погрузила банную перчатку в раковину, намылила ее и мягко провела ею под пупком Макса.

— А если, например, ты дефилировала бы перед Жилем, мной и еще несколькими знакомыми?

— Это не одно и тоже. Вы меня слишком хорошо знаете. Вы будете видеть меня, а потом платье, и опять меня, и снова платье. Образ будет двоиться, цельности не возникнет. Это будет до смерти грустно.

Когда его половой член совершенно утонул в мыле, Макс предложил Пиу сменить поле деятельности и освежить ему ступни ног. Но она, казалось, не слышала и продолжала его интимный туалет с удвоенным прилежанием.

Жиль появился, неся поднос, уставленный горшочками дымящегося жаркого.

— Мой его как следует, — сказал он Пиу, — из-за этой ночной бури мы сильно вспотели.

Его лицо было покрыто слоем блестящего пота, как будто он принимал ванну с ароматными маслами. С тех пор как Жиль растолстел, он не выносил жары. Ему все время казалось, что он завернут в несколько одеял.

Макс, должно быть, встретился с Жилем взглядом, так как начал краснеть и неловко пытался левой рукой подтянуть пижаму.

Они позавтракали перед открытым окном, в которое врывалось утреннее солнце. Гонимый приливом запах мазута уступал место робкому аромату водорослей. Наклонный пол постоянно тянул его в глубину комнаты, и Макс должен был сжимать тормоз инвалидного кресла. Стертые тормозные колодки вынуждали придерживать колесо здоровой рукой. Пиу кормила Макса кусочками жареного хлеба и поила, время от времени поднося чашку к его губам. Когда крошка хлеба застревала в его бородке, она аккуратно снимала ее кончиком ногтя или уголком бумажной салфетки.

Жиль не поверил своим глазам, когда увидел, как Пиу положила в свой кофе два кусочка сахара и намазала вареньем жареный хлеб. Впервые за долгое время она ела без отвращения и недоверия. За это он испытывал к Максу огромное чувство благодарности. Он прервал молчание и с радостью в голосе предложил:

— А что если я приготовлю сегодня на обед суп из самых лучших ракушек? Пиу сделает айоли с красным перцем, это ее фирменное блюдо.

— Нет, — сказала Пиу, — с супом из ракушек лучше подавать острую сырную пасту.

— Ты добавишь туда чеснока?

— Да, и щепотку шафрана, если ты его купишь.

— А я, — сказал Макс, — оплачу розовое вино.

В очень бодром расположении духа, захватив с собой пустую оплетенную бутыль и сетку для продуктов, Жиль отправился за покупками.

Когда он вышел, Пиу наклонилась к Максу и спросила его, что бы он предпочел: почитать, послушать радио или что-нибудь еще. Макс ответил ей, что ему не хватает его словарей.

— Мне следовало бы попросить Жиля принести парочку.

— Я могу сходить. Дай мне ключи и скажи, что я должна взять.

— Нет, тебе понадобилась бы тележка, они ведь такие тяжелые. Но может быть, у тебя здесь есть словарь, хотя бы маленький?

— Мне кажется, у нас есть старый Ларусс.

Она нашла его под грудой журналов, в шкафу. Жиль иногда пользовался им для кроссвордов. Ветхий переплет почти оторвался.

— Подойдет, — сказал Макс. — Выбери трудные слова, которых ты никогда не слышала, а я буду давать им определение.

Пиу принялась листать страницы с истрепанными углами.

— Петехия…

— Это маленькое красное пятно под кожей.

— Сфирена…

— Морская рыба.

Дальнейшее испытание повергло Макса в уныние. Он угадал без колебаний трефоны и шкентель, но позорно перепутал пандемии с пандектами. К тому же он забыл, что свирель — это род флейты и что пиявка принадлежит к классу кольчатых червей.

Вопреки свирепости хищников, популяция слов не переставала расти, непрерывно пополняясь за счет притоков иммигрантов и плодовитости противоестественных союзов, в то время как в мозгу Макса ежедневно угасало по островку клеток. Борьба была безнадежной. Слова непрочные, холодные, бессмысленные, слова, которые забываешь, стоит только расстаться с ними на несколько дней, как это бывает с существами без душ, слова, одетые в непроницаемую броню, вновь с жестокостью напоминали ему о своем существовании и окружали его хороводом призраков. Макс подумал, что сжег свою жизнь напрасно, желая стать ходячим словарем. Еще десять, может быть пятнадцать лет, и он будет не более чем невеждой.

Было слышно, как кто-то стучал в дверь на первом этаже. Решив, что Жиль забыл ключи, Пиу сбежала вниз. Она вернулась в сопровождении Буффало, на лице которого бренчали многочисленные кольца.

— Я думал, ты еще в лазарете. Но мне сказали, что я найду тебя здесь. Как дела?

— Так себе… Предупреждаю, сейчас у меня голова не для шахмат.

— Я не ради игры сюда пришел. Думаю, одна твоя подружка влипла в историю.

— Какая подружка?

— Я ее не знаю, видел, как сегодня ночью она психовала перед твоей дверью. Она явно была не в себе. Тут нарисовался Пупаракис и затолкал ее в свой «яг».

— Скажи мне, как она выглядела.

— Вроде светловолосая, малолетка, хорошо сложенная. Увидев «яг», она хотела слинять, но Пупаракис ее сцапал, и в конце концов она потащилась за ним, как собачонка. Я подумал, что должен тебе об этом рассказать.

— Ты правильно сделал.

Буффало, ничего не ответив, продолжал столбом стоять перед инвалидным креслом. Максу не удавалось собрать свои мысли.

— Не стой так, — сказал он, — у меня от тебя голова кружится.

Буффало пододвинул к себе стул и сел на краешек. Он проглотил две таблетки кодидола, запив их глотком слабительного сиропа, флакончик которого он всегда носил в заднем кармане брюк.

Пиу, прежде чем уйти в свою комнату, принесла бутылки с пивом и маленькую баночку оливок.

— Эта, — сказал Буффало, — если сломает кость, то не понадобится даже рентген делать. Должно быть, Жилю не слишком весело трахать эту арматуру…

Макс сухо прервал его:

— Хватит скалиться, не смешно.

— Ладно, никто не скалится. Я отлично понял, что попал не на праздник. Я пришел оказать тебе услугу, а ты мне тут козью морду строишь.

— Ничего я тебе не строю, я думать пытаюсь.

— Вот-вот. Ты проводишь жизнь в размышлениях. Потому у тебя и вид старого хрена. У тебя мешки под глазами такие, что в них можно растить кенгурят, и ни одного крепкого волоса на голове.

— Отстань. Уже запарил меня по самые яйца.

— Я и не знал, что они у тебя есть.

— Погоди, вот выберусь из гипса, увидишь, есть ли они у меня.