Игорь Гриньков - Сказания о Мандже [рассказы]

— Заметил я, что среди калмыков, особенно городских, начисто исчез исконный народный дух.

— Менталитет, — вставил, оживившись, собеседник.

— Менталитет, говоришь. А что это такое? Объясни-ка мне.

— Ну, это… Как бы тебе сказать?

— Значит, не можешь дать четкое определение? И никто не может. Все, вроде, понимают, о чем речь, а внятно сформулировать не могут. Я специально, из любопытства, просмотрел в библиотеке Баты Борисовича разные словари. Так вот, слово «менталитет» в них не везде одинаково объясняется, а иногда такое объяснение полстраницы занимает. Полюбили мы заменять простые понятия мудреными иностранными словами, наверное, чтобы казаться поумнее. Но от этого ума не прибавляется, — вздохнул Манджа.

Они задумались, но пауза была недолгой. Мандже хотелось высказать приятелю все, что накипело на душе в последнее время.

— Мне, еще маленькому пацану, прадед, прадед, тогда еще совсем ветхий, незадолго до своей смерти, в Сибири, рассказывал, что раньше калмыки были другими. Это был народ стойкий, здоровый духом и телом, физически очень выносливый, отважный. Данное слово калмык держал, даже если это было невыгодно ему лично. Самопожертвование было не редкостью: старший брат мог взять на себя вину младшего и ради его спасения спокойно пойти на каторгу.

А откуда взялись эти качества? От жизни! Кто мы были? Кочевники, скотоводы, охотники, воины. И славное прошлое отпечаток накладывало. Потом как-то все это теряться стало…

И еще один вопрос меня тревожит, Эрдня. У всех народов, как известно, женщина — хранительница домашнего очага и семейных порядков. До революции 17-го года в Ставрополе вышла книга, которая называлась «Военное прошлое наших калмыкъ». Там были собраны архивные исторические документы и исследования одного уважаемого русского калмыковеда. Вот только фамилию его я запамятовал. Это плохо, хотя на память мне жаловаться грех.

Так вот, в этой книжке меня поразили строчки о женщине-калмычке, я их даже для Булгун переписал. Хочешь, прочитаю для интереса?

— Давай, — охотно согласился Эрдня.

Манджа начал, слегка наморщив лоб:

— …Нельзя здесь не сказать о калмыцкой женщине, калмычке-жене, калмычке-матери.

Страстная любовь к детям, преданность своей семье, своему очагу, привязанность к мужу и полноеотсутствие преступности среди женщин рисуют во весь рост эту степную обитательницу, живущую в самых тяжелых условиях экономических и общественных.

Надо поражаться, как калмычка может при данных условиях оставаться верной своей кибитке, не бросить свой очаг, около которого она видит постоянно пьяного мужа, полуголодное существование и вечную работу на себя, детей и мужа.

Мораль женщины-калмычки — высокая мораль и она, как воспитательница, дает детям твердые устои нравственности, идеи правды, добра, верности долгу, беззаветной покорности и стоической выносливости…

… Калмычка своим характером, нравственностью и благоразумием умела поставить себя в самое прочное положение. Она часто приобретает большее нравственное влияние на мужа и смело может рассчитывать прожить с ним свой век, пользуясь любовью и уважением семьи, лишь бы она не была бездетна.

Если принять во внимание, что религия калмыка не охраняет брака, и те тяжелые условия, в которых протекает жизнь калмыцкой женщины, при пьяном и невежественном муже, то приведенная выдержка достаточно очерчивает нравственный облик этой женщины. Калмычка-мать пользуется трогательной привязанностью сына, даже в то время, когда жизнь наложит уже на него свою тяжелую руку и все житейские невзгоды перекатятся через его нечесаную голову…

… Калмык строго придерживается этикета, зато в ненормальном (то есть, в пьяном виде) ему все нипочем, только против женщины он не забудется, как бы хмель не омрачил его ума…

Каково?

— Выходит, мужчины-калмыки уже в то время пили взахлеб, — резюмировал сосед Эрдня. — Сейчас поговаривают, что русские специально их спаивали.

— Калмыки жалуются, что их спаивали русские, русские считают, что их спаивали и спаивают евреи, но ни те, ни другие не хотят заглянуть себе внутрь. Очень удобно найти любые причины, а не винить самих себя! — ответил Манджа. — Но сейчас я не об этом. Когда я в городе иду на ночное дежурство, я иногда встречаю стайки молодых девчонок-калмычек. Ты бы их видел! Матерятся трехэтажно, держат в одной руке сигарету, в другой — бутылку пива. Сердце мое обливается кровью при их виде! Какие жены и матери из них получатся? И как отличается их развязный вид от того образа женщины-калмычки, который я тебе процитировал, Эрдня. Быстро же мы шагнули от закрепощенности до полной свободы, будь она неладна! Высокая мораль складывается веками, а рушится в момент!

Эрдня только крякнул досадливо после длинного монолога Манджи.

А Манджа продолжал говорить о наболевшем:

— Когда это было, чтобы калмыки сдавали своих престарелых родителей в богадельню, а женщина оставляла своего ребенка в детдоме?! Раньше, даже когда родители погибали, то детишек брали на воспитание родичи, близкие или дальние, неважно.

И другой уклон наблюдаю. Когда многим мужикам «сломали хребты», то женщинам досталась сила, но сила дурная, нездоровая. Ты посмотри, сколько в городе появилось начальниц-женщин! А как они семьей будут заниматься, если думают только о служебной карьере или о том, как удержать раскормленный «хошнг» [5] Хошнг — седалище, ягодицы в руководящем кресле? И характеры у этих начальниц изменились, стали жесткими, почти мужскими. Поэтому выросло число мужей-подкаблучников, я это по некоторым знакомым Баты Борисовича замечаю. Один, тоже профессор, так зашуган женой, что звонит Бате только после того, как жена ложится спать. Другой, узнав, что супруга собирается заехать к нему на работу, в спешном порядке заменяет секретаршу в приемной, молодую и симпатичную, на древнюю бабку из другого отдела. Как до такого можно дойти, ума не приложу. Конечно, нельзя общаться с женой посредством кнута и тумаков, ее надо уважать, беречь, но бояться как огня — ненормально и стыдно!

— Послушаешь тебя, Манджа, так жить на свете не хочется, — сокрушенно проговорил сосед. — А какой-нибудь выход ты видишь?

— Я тебе не Ванга, чтобы предсказаниями заниматься! Твердо знаю, что родной язык и народный дух, менталитет, как ты говоришь, связаны между собой. Их утрата — это гибель народа! Конечно, сами люди никуда не денутся, но это будет совсем другой народ.

А сколько великих народов и их государств сгинули с лица земли, будто их и не было? Где они, гордые древние римляне, а ведь полмира в узде держали? Эти хоть развалины местами оставили да латынь — основу многих европейских языков. А империи ацтеков, майя, инков? Одни пирамиды. Но нам от этого не легче. Реку жизни невозможно повернуть вспять. Было бы смешно вернуться к истокам.