Виктор Солодчук - Совпалыч

К сожалению, на борту я не увидел комиссара. По словам все того же Саблина, Всеволод Абрамович срочно вызван в Москву для выполнения особого задания, связанного с его увлечением темой космоса. Спальное место комиссара занял Левон.

Во всем остальном жизнь на корабле была такой же, как раньше. Утро начиналось с подъема прозрачного флага, днем все немного спали после обеда, вечера проходили под стук янтарного кубика и отдавали литературной салонностью. Однако за внешним спокойствием духа проявлялся шизофренический душок.

— Вы хорошо спите ночами? — в первый же день поинтересовался капитан. — Я кивнул и зеркально осведомился о здоровье самого Беспрозванного.

Не отвечая, капитан задал еще один вопрос:

— Сны вас не беспокоят?

Сны мне тогда вообще не снились. Не то, утомленный гималайским путешествием, я спал слишком глубоко, не то снился мне исключительно храп акустика Крутова, теперь уже не помню. Сны — блестящие обертки, скрывающие конфеты иных миров; но бывают сладости и без фантиков.

— Тогда вам повезло, — сказал капитан. — В отличие от других. Хотя уж вас-то, наверное, это должно бы было затронуть в первую очередь.

И он рассказал о девушке, имя которой я постарался забыть. После нелепого случая с письмом прошло два месяца.

Было известно, что Любу оставили работать в лаборатории, только перевели в другой отдел, делами которого занимался Синичкин, примерно тогда же из полковника сделавшийся генерал-майором.

Очень скоро на «Гаммарусе» по ночам стало неспокойно — в сновидениях моряков посещала Люба. Одних она соблазняла наготой и уводила в мутный туман, где вязли ноги и белели простыни под низким потолком неизвестного помещения, выкрашенным масляной краской. Другим она пела под гитару, после чего превращалась в гигантскую сколопендру и пыталась отъесть у них уши.

Часто она приходила такой, какой ее помнила и любила команда, но порой выбирала для проявления самые невероятные формы. Благоразумный и глухой акустик, с первого же сновидения отказавшийся слышать Любины песни, встречал потом ее по ночам в виде гигантского ската — «морского дьявола». Это существо следовало за субмариной совершенно бесшумно, расстраивая нервы Крутова акустической недосягаемостью.

— Самое интересное, что подобного ската я недавно наблюдал в иллюминатор наяву, — закончил рассказ Беспрозванный. — Действительно экземпляр гигантских размеров.

Прошло еще несколько дней. Линия пути на неоновой карте в кают-компании укорачивалась и обещала скорую встречу с домом. Все чаще я ловил себя на мысли, что мне сложно называть Москву домом, хотя бы потому, что бывал я там в последние годы нечасто. Возвращение в столицу навевало беспокойство и легкую паранойю и прежде всего смущало молчание профессора: с момента возвращения на «Гаммарус» я не получил ни одного сообщения из лаборатории, несмотря на отправленные радиограммы.

С другой стороны, дела казались блестящими, ведь задание удалось выполнить в точном соответствии с инструкциями. Тем более, что заголовки газет не оставляли сомнения: конец войны близок. Уже действовало соглашение о прекращении огня в Сталинградском котле, и в ближайшее время стороны обещали международной общественности подписать мирный договор.

Подсчитывали потери, и выходило, что с одной стороны погибло на сто тысяч человек больше чем с другой, но сделалось инвалидами на сто двадцать тысяч меньше. Международный арбитраж разрабатывал сложные формулы взаимных компенсаций между военными блоками и распределения этих средств между союзниками. Общее настроение было приподнятое, как перед Рождеством, а я был счастлив больше всех от ощущения взаимосвязи между моей личной миссией и потеплением мировой политики. Молчание профессора я объяснял его желанием поздравить меня при личной встрече.

Вечером 22 марта состоялось общее собрание — последнее, на котором мне удалось присутствовать. В повестке значились два пункта — доклад «Культ Ледяных родителей и перспективы мировой энергетики» (докладчик Левон Сурьяниан), а также обсуждение темы «Об участии команды в турнире субмарин Полуторакубка Ллойда».

— Известно ли уважаемому собранию — как охотится белый медведь? — риторически начал выступление Левон. — Он сидит возле проруби и ждет тюленя, а когда тот вынырнет, дает бедному животному молниеносную оплеуху. Медведь может ждать несколько дней. Он сидит почти не дыша, чтобы в один момент вложить в один удар всю свою силу, свой голод, свое ожидание. В это самое время, когда мы находимся здесь, медведь сидит и ждет.

Голос моего друга, всегда окрашенный в тона доброжелательности и спокойствия, сейчас звенел высшей октавой. Я представил белую точку на белом немом пейзаже. Бдительный полусон голодного зверя навалился на меня, и в скрипении кожаных кресел я услышал шорох льдин и треск спаянных космическим холодом торосов.

— Белый медведь ждет, — витал над ледяными просторами голос лектора, — и вместе с ним ждет вся Арктика, от Югорского Шара до Берега Франца-Иосифа, и ждет Антарктика от Земли Королевы Моб до Мыса Кашалота. Чего же они ждут?

Левон перевел взгляд с записей на слушателей. На протяжении долгой паузы глаз докладчика не искали встречи с кем-нибудь отдельным, ему требовалось внимание всей, без исключения, аудитории — и он получил его. В кают-компании звенела тишина.

— Конечно же, неодушевленные ледяные шапки полюсов не могут никого ждать, — разрядил атмосферу докладчик. — Сформулируем вопрос по-другому: если они никого не ждут, кто или что, в таком случае, ожидает их самих?

Он заговорил о вещах столь необычных, что рука моя сама принялась конспектировать. Вот что я услышал. Давным-давно, во время одного из ледниковых периодов, существовала единственная человеческая раса. Была она немногочисленной — вот и все что о ней известно. Но было в том мире нечто потрясающее, а именно — культ Ледяных родителей. Все люди с рождения поклонялись двум гигантским статуям изо льда. На Северном полюсе планеты стоял Ледяной Папка, на Южном полюсе — Ледяная Мамка. Ежегодно в день зимнего солнцестояния народ собирался на полюсе и отправлялся в путь, длившийся ровно полгода, чтобы, дойдя до противоположного полюса, отправиться назад. Можно было бы подумать, что у этих людей было не все в порядке с головой, если бы у них не было настолько все в порядке с астрономией, навигацией и кораблестроением.

К сожалению, никаких материальных следов раса Ледяных детей не оставила, за исключением нескольких камней с клинописными путевыми заметками, хранящихся в Макао, где Левону довелось побывать не так давно. Заинтересовавшись странным культом, он выменял на детекторный приемник некоторые крупицы информации, анализ которых позволял сделать следующие выводы: